Но в этот раз на помощь бросаться было некому. Что стало за шесть лет с Рваным Ухом и остальными — блохастыми, серыми, воняющими псиной, но родными членами стаи, — Дема старался не думать. Шесть голодных зим, шесть изматывающих лет… За это время волчья свора сменяется от старого вожака до слепых кутят. Нет больше Рваного Уха. И точка.

Но зубы, схватившиеся за край рубашки, мышцы, играющие под жестким мехом, пока волк тащил Демьяна наверх, тут же вспомнились, стоило воде сомкнуться над головой. Как он попал на глубину, Дема так и не понял. Только потянулся, чтобы дотронуться до воды, опустить в нее ладони, послушать, спокоен ли сон, а вода сама пришла к нему, утащила, нахлынула, завертела. Вот тебе и Великое Озеро — спящее, мертвое даже. Вот тебе и Хозяин леса.

«Мокрый сморчок ты», — металось в голове Демьяна, пока тот рвался из цепких лап подводного течения.

Ничего не получалось: вода залила уши, в голове шумело, легкие рвались надвое от невозможности вдохнуть.

«Я сейчас утону», — совершенно спокойно понял Дема, опуская онемевшие руки.

Одежда стала тяжелой, все тело охватило отстраненное предчувствие смерти. Где-то очень высоко светило солнце, но через толщу воды Дема не мог дотянуться до его тепла, не мог забрать силу деревьев, не мог помочь себе ни единым из способов, которые не хотел, да перенял у отца.

Демьян рванулся еще раз, из чистой злости.

«Лучше бы плавать научился», — равнодушно подумал он, и озерное дно, рыхлое от тины и сна, приняло его в свои объятия.

Олеся.

Засохшая царапина тянулась от щиколотки к бедру. Леся потерла глаза, посмотрела снова. Царапина продолжала быть. Леся потянулась, отдернула с окна занавеску, чтобы свет прогнал морок. Но царапина — бурая, грязноватая по краям, — оставалась царапиной.

— Да быть не может, — пробормотала Олеся.

Ей было даже смешно от нереальности происходящего. Просто невозможно сидеть здесь, на этой скрипучей кровати, и смотреть, как царапина из сна пересекает кожу, настоящую, чуть влажную от холодного пота. То ли сновидение было таким изматывающим, то ли это прогулка по лесу так ее утомила. Теперь Леся не была уверена ни в чем.

Потому осторожно приподнялась, подошла к двери, толкнула ее легонько и даже охнула от облегчения. Не заперто. Легкий скрип рассохшегося дерева и черный провал коридора — иди себе, девица, куда ноги поведут.

Ноги повели прочь из дома. Она скользнула мимо двух запертых тяжелых дверей и выбралась наружу. Стоял жаркий полдень. Леся попыталась вспомнить, какое сегодня число. Перед глазами тут же всплыл разлинованный разворот школьного дневника. Пальцы сами потянулись дотронуться до верхнего столбца — понедельник, вторник ниже, среда совсем внизу, и на следующей странице уже четверг, пятница, а там и последний квадратик — суббота. А воскресенье — неловкий взмах в сторону. Автоматизм движения подсчета. Сколько бы лет ни прошло с твоего последнего дневника, ты все равно считаешь дни именно так.

Только Леся не помнила. Каким был этот последний дневник, а каким — первый? И были ли они вообще? Зато вспоминался запах школьной столовой — компот со сморщенными яблоками, сухая булка и ровный брусочек масла.