– Так что случилось?

– Леня пропал, – вздохнул Казакевич. – Вышел из машины, сказал, что вернется через пять минут. Но не возвращается уже вторую неделю. Я с ног сбился. Подумал, может, вы что-то знаете. Может, он звонил?

Яхонтова не смотрела в глаза собеседнику. У этой женщины вообще какой-то странный ускользающий взгляд. Будто она врет даже тогда, когда говорит правду.

– Последний раз Леня звонил мне накануне Нового года, – наконец ответила она. – Поздравлял. Хотел заехать с подарком. Но я решила: раз все кончено, значит, кончено. Тогда у меня появился другой мужчина. Но подарок он все-таки прислал. – Яхонтова подняла палец и показала на люстру.

– Значит, он не звонил? – повторил вопрос Казакевич.

Ада Михайловна отрицательно покачала головой, потом поднялась с кресла и встала у обеденного стола, сплетя руки на груди.

– Леня никак не мог решиться на важный шаг, не мог расстаться со своей Ириной. Что ж, я его за это не осуждаю. Это его решение. А я уже ничего не ждала.

Врет, решил Казакевич, определенно врет. По глазам заметно, по этому взгляду, раскосому, блуждающему по углам комнаты, по стенам, по потолку. Или не врет?

Он одним глотком выпил кофе, встал с кресла и, подойдя к женщине, взял ее за плечи, как добрый утешитель, как друг. Иначе этот жест не истолкуешь. И вдруг, коротко размахнувшись, ударил Яхонтову кулаком в лицо. Когда та отлетела в угол комнаты, прошел в прихожую, впустил в квартиру ждавших на лестнице трех азербайджанцев и показал пальцем на лежавшую в углу комнаты женщину:

– Начинайте.

Вперед выступил бригадир Валиев. Он встал на колени перед Яхонтовой, стянул с нее джинсы и трусы. Помощники сорвали темную майку и бюстгальтер. Затем веревками привязали руки к батарее отопления, а щиколотку левой ноги к серванту.

Яхонтова пришла в себя и закричала. Она пыталась отбиться от мужчин одной свободной ногой. Азербайджанцы только смеялись. Валиев сходил на кухню и принес длинный провод от электрического чайника. Усевшись на диван, он удалил обмотку с конца провода, надел прорезиненные перчатки, закрывающие предплечья по самые локти, встал на колени, вставил штепсель в розетку и скомандовал:

– Раздвигай ей ноги!

Казакевич сидел в кресле и задавал вопросы. Яхонтова скрипела зубами, до крови кусала губы и извергала потоки ругательств.

– Ублюдки, твари! Не трогайте меня… Господи… Господи, что вы делаете, твари? Ублюдки…

Казакевич не боялся шума и криков. Проверено, что соседи в отъезде. Дом старой постройки, с толстыми стенами и межэтажными перекрытиями. Тут хоть спевку хора имени Пятницкого устраивай, вряд ли кто услышит. Разумеется, он предпочел бы не смотреть на истязание женщины, ведь не садист же и не поганый извращенец, вовсе не ловит кайф от таких зрелищ. Встав в дверях комнаты и вздохнув полной грудью, Казакевич выкрикнул:

– Все, хватит! Кончайте с ней.

Один из помощников выдернул вилку из розетки. Просунув оголенные провода глубоко в горло женщины, он обмотал нижнюю челюсть клейкой лентой, затем снова сунул штепсель в розетку. Запахло паленым мясом. Тело изогнулось в дугу, вытянулось во всю длину, снова изогнулось и мелко задергалось.

Казакевич отвернулся, к горлу подступила тошнота.

– Я ухожу. – Он сел на табурет и стал зашнуровывать ботинки. – Избавьтесь от трупа, уберите тут все, чтобы было чисто. Она должна просто исчезнуть. Ясно?

– Так точно, – отрапортовал Валиев.