– Чего страшно-то?

– А кто его знает, что у него на уме… Чего-нибудь думает же: молчит-молчит, да как бросится, неровен час… Уж только и квартирантов мне бог послал: как есть вся смаялась.

Попадья присела на стул и даже всплакнула, припомнив нанесенную ей Никоном обиду. Наташа поняла это движение, вспыхнула и как-то брезгливо отвернулась от старой приятельницы.

Это известие точно на ноги поставило Наташу. Она сейчас же отправилась к отцу разузнавать, как и что, – в конторе должны были знать все из ордеров Григория Федотыча.

– Дурит Левонид, и больше ничего, – равнодушно объяснил Федот Якимыч, стараясь что-то припомнить. – Как будто Григорий доносил в контору, а, между прочим, не знаю.

Наташа опять вспыхнула и резко проговорила:

– Тятенька, как вам не совестно? От кого Леонид-то Зотыч страдает?

– Ты… ты… Да как ты смеешь отцу такие речи говорить?

– А скажу, и все тут… Хоть бы вольную ему дали, Леониду, а то ведь он измучился весь. Легкое место сказать…

Федот Якимыч вспылил, как давно с ним не бывало: затопал ногами, закричал и выгнал Наташу вон. Она так и ушла, не простившись с отцом, ушла полная решимости и жалости к несчастному Леониду, в котором продолжала любить тень погибшего Никона. Не откладывая дела в долгий ящик, Наташа вместе с попадьей отправилась на Новый завод.

Леонид действительно лежал в своей комнате и не ответил Наташе ни одного слова, как ничего не говорил и с другими. Наташа посоветовалась с братом Григорием Федотычем и решила увезти Леонида в Землянский завод, чтобы там полечил его свой заводский доктор. По наружности Леонид был неузнаваем: похудел, побледнел, оброс весь волосами. Его отправили в сопровождении Карпушки, а Наташа поехала вслед за ними.

– Ну, слава тебе, господи! – взмолилась попадья, когда последний квартирант оставил поповский дом. – Теперь, поп, уж шабаш квартирантов держать: озолоти меня всю – не возьму.

Покаялась попадья своему хохлатому попу или не покаялась, так и осталось неизвестным, только поп молчал попрежнему.

Наташа привезла Леонида прямо к себе в дом. Свободных комнат было достаточно, а муж ничего не мог сказать, – что же, пусть его живет. Когда свои лавочники начинали вышучивать, Недошивин отвечал одно и то же:

– Особенная у меня жена… Не чета вашим-то бабам, чтобы про нее разные слова говорить. Да… У ней все по-своему: в мамыньку родимую характером-то издалась.

Мать Гордеевых была еще жива и приплелась в Недошивинский дом, чтобы своими старыми глазами посмотреть на обрушившуюся новую беду. Она не плакала, не жаловалась, а только удивлялась, – ее захватило уже старческое детство. У Наташи изболелось сердце при виде этих несчастных, но она ушла вся в хлопоты: нужно было устроить Леонида, пригреть и утешить старуху, пригласить доктора и т. д. Жизнь точно вернулась к ней: нужна же и она, Наташа, нужна не себе, а вот чужим людям. А как надрывалось ее женское исстрадавшееся сердце – знали только лики потемневших старинных образов.

Приглашенный для совета заводский врач внимательно осмотрел больного, выслушал его, выстукал и только покачал головой.

– Дело безнадежное, – объявил он Наташе, – общий медленный паралич.

Наташа так и повалилась, как подкошенная. Она не горевала так, когда умер Никон, а теперь обрывалась последняя живая ниточка, которая незримо привязывала ее к тени прошлого. Ведь это ужасно, – живой мертвец!.