— Да ладно, — не поверил Любимов. — Такой прибор только для правительственных и военных целей нужен.

— Для правительства в первую очередь. Оно всегда там такое красивое, фотогеничное. А еще телевизор нужен для правильного понимания новостей, фильмов, «мыльных опер» и футбола.

— Оперы и по радио хорошо слушать. А футбол? Это какого же размера ящик нужен?

— Футбол у нас средненький. Поместится.

— А здорово было бы. Кино — прямо дома. «Волга-Волга», «Три мушкетера»… Жаль, не доживем до такой сказки.

— Доживешь.

— Наверное, в клубах ящики поставят…

— Везде поставят. За деньги, правда. Пенсионерам скидка…

— Почему пенсионерам? — удивился лейтенант. — Они что, отдельно смотреть будут?

— Отстань, — взмолилась Катрин. — После войны будешь смотреть телевизор. С вот такущим экраном, — она развела руки во всю ширь. — Пятьдесят программ. И футбол, и хоккей, и пленумы ЦК, и порнуха…

— Что?

— Обедать, говорю, пойдем, товарищ лейтенант.

Лейтенант-пограничник и водитель терпеливо дожидались спутников. Импровизированный стол украшал тщательно разделенный «бутерброд», кроме того, у водителя нашлась банка рыбных консервов и с десяток видавших виды карамелек. Запивали пиршество колодезной водой.

— Вот уж никогда не думал, что действительно из дамских рук есть буду, — невесело произнес пограничник. В своих «варежках» он с трудом мог удерживать ложку, а уж с такими деликатными вещами, как маленькие ломтики хлеба, справиться совсем не мог. Катрин вкладывала кусочки ему в рот, лейтенант жевал. Свои клешни держал разведенными, бинт от пропитавшей его грязи и ожоговой мази стал серо-желтым.

— Сладкая жизнь, — сказал пограничник, разгрызая карамельку, — девушки, река, хорошая погода. Пикник. А что-то каверзно на душе.

— Подлечиться нужно. А там снова на фронт, — утешил его повеселевший после перевязки Любимов.

— Понятное дело. Я не про это. Сидим мы как-то… легко. Вам-то хорошо. А я, если что, прямиком в плен. Даже пулю в висок не пустишь, — лейтенант прижал локтем бесполезную кобуру с «наганом». — Эх, надо было ноги тренировать. Несут — ничего, не жалуюсь. А стрелять не обучены.

— Зубы у тебя тоже ничего, — Катрин вытащила из кармана комбинезона порядком набившую бедро «лимонку». — Кольцо выдернешь, а швырнуть и забинтованной лапой можно.

— Спасибо. Швырять придется под ноги. Можно и зубами.

— Но-но, дешево отделаться хочешь. Тебе еще до Берлина тащиться. Воюй, — Катрин достала и вторую гранату.

— Честное слово, никогда мне девушки подарков не делали, — серьезно заявил пограничник. — Я бы на вас, Екатерина, после войны женился. Характер советский, выдержка железная. О внешности я не говорю, вам бы в кино сниматься.

— Ой, я счас краснеть начну, — пробурчала Катрин.

— Скромная, заботливая. А кругозор какой! Языки иностранные знаете. И русский особенно… Откуда комсомольский работник такие термины знать может?

— Что, так слышно было?

— Ну, на той стороне реки, может быть, и нет, а нам очень даже отчетливо.

— Засмущали вы меня. Пойду я умоюсь. Вы, пока на мне не женились, здесь посидите, пожалуйста.