|
.. Честь и слава монастырю. Зосима. Это такой старец... Но беспорядочную речь его перебил догнавший путников монашек, в клобуке, невысокого росту, очень бледный и испитой. Федор Павлович и Миусов остановились. Монах с чрезвычайно вежливым, почти поясным поклоном произнес: - Отец игумен, после посещения вашего в ските, покорнейше просит вас всех, господа, у него откушать. У него в час, не позже. И вас также, - обратился он к Максимову. - Это я непременно исполню! - вскричал Федор Павлович, ужасно обрадовавшись приглашению, - непременно. И знаете, мы все дали слово вести себя здесь порядочно... А вы, Петр Александрович, пожалуете? - Да еще же бы нет? Да я зачем же сюда и приехал, как не видеть все их здешние обычаи. Я одним только затрудняюсь, именно тем, что я теперь с вами, Федор Павлович... - Да, Дмитрия Федоровича еще не существует. - Да и отлично бы было, если б он манкировал, мне приятно что ли вся эта ваша мазня, да еще с вами на придачу? Так к обеду будем, поблагодарите отца игумена, - обратился он к монашку. - Нет, уж я вас обязан руководить к самому старцу, - ответил монах. - А я, коль так, к отцу игумену, я тем временем прямо к отцу игумену, - защебетал помещик Максимов. - Отец игумен в настоящий час занят, но как вам будет угодно... - нерешительно произнес монах. - Преназойливый старичишка, - заметил вслух Миусов, когда помещик Максимов побежал обратно к монастырю. - На фон-Зона похож, - проговорил вдруг Федор Павлович. - Вы только это и знаете... С чего он похож на фон-Зона? Вы сами-то видели фон-Зона? - Его карточку видел. Хоть не чертами лица, так чем-то неизъяснимым. Чистейший второй экземпляр фон-Зона. Я это всегда по одной только физиономии узнаю. - А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из себя строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на одну доску здесь поставили... Видите, какой человек, - обратился он к монаху, - я вот с ним боюсь входить к порядочным людям. На бледных, бескровных губах монашка показалась тонкая, молчальная улыбочка, не без хитрости в своем роде, но он ничего не ответил, и слишком ясно было, что промолчал из чувства собственного достоинства. Миусов еще больше наморщился. "О, чорт их всех дери, веками лишь выработанная наружность, а в сущности шарлатанство и вздор!" пронеслось у него в голове. - Вот и скит, дошли! - крикнул Федор Павлович, - ограда и врата запертые. И он пустился класть большие кресты пред святыми, написанными над вратами и сбоку врат. - В чужой монастырь со своим уставом не ходят, - заметил он. - Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то женщины в эти врата не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только как же я слышал, что старец дам принимает? - обратился он вдруг к монашку. - Из простонародья женский пол и теперь тут, вон там, лежат у галлерейки, ждут. А для высших дамских лиц пристроены здесь же на галлерее, но вне ограды, две комнатки, вот эти самые окна, и старец выходит к ним внутренним ходом, когда здоров, то-есть всё же за ограду. Вот и теперь одна барыня, помещица харьковская, г-жа Хохлакова, дожидается со своею расслабленною дочерью. Вероятно, обещал к ним выйти, хотя в последние времена столь расслабел, что и к народу едва появляется. |
