|
- Поймите вы это и арестуйте его скорее, скорей... Он именно убил, когда я убежал и когда Григорий лежал без чувств, это теперь ясно... Он подал знаки, и отец ему отпер... Потому что только он один и знал знаки, а без знаков отец бы никому не отпер... - Но опять вы забываете то обстоятельство, - всё так же сдержанно, но как бы уже торжествуя, заметил прокурор, - что знаков и подавать было не надо, если дверь уже стояла отпертою, еще при вас, еще когда вы находились в саду... - Дверь, дверь, - бормотал Митя и безмолвно уставился на прокурора, он в бессилии опустился опять на стул. Все замолчали. - Да, дверь!.. Это фантом! Бог против меня! - воскликнул он, совсем уже без мысли глядя пред собою. - Вот видите, - важно проговорил прокурор, - и посудите теперь сами, Дмитрий Федорович: с одной стороны это показание об отворенной двери, из которой вы выбежали, подавляющее вас и нас. С другой стороны - непонятное, упорное и почти ожесточенное умолчание ваше насчет происхождения денег, вдруг появившихся в ваших руках, тогда как еще за три часа до этой суммы вы, по собственному показанию, заложили пистолеты ваши, чтобы получить только десять рублей! В виду всего этого решите сами: чему же нам верить и на чем остановиться? И не претендуйте на нас, что мы "холодные циники и насмешливые люди", которые не в состоянии верить благородным порывам вашей души... Вникните напротив и в наше положение... Митя был в невообразимом волнении, он побледнел. - Хорошо! - воскликнул он вдруг, - я открою вам мою тайну, открою, откуда взял деньги!.. Открою позор, чтобы не винить потом ни вас, ни себя... - И поверьте, Дмитрий Федорович, - каким-то умиленно радостным голоском подхватил Николай Парфенович, - что всякое искреннее и полное сознание ваше, сделанное именно в теперешнюю минуту, может впоследствии повлиять к безмерному облегчению участи вашей и даже, кроме того... Но прокурор слегка толкнул его под столом, и тот успел во-время остановиться. Митя правда его и не слушал. VII. ВЕЛИКАЯ ТАЙНА МИТИ. ОСВИСТАЛИ. - Господа, - начал он всё в том же волнении, - эти деньги... я хочу признаться вполне... эти деньги были мои. У прокурора и следователя даже лица вытянулись, не того совсем они ожидали. - Как же ваши, - пролепетал Николай Парфенович, - тогда как еще в пять часов дня, по собственному признанию вашему... - Э, к чорту пять часов того дня и собственное признание мое, не в том теперь дело! Эти деньги были мои, мои, то есть краденые мои... не мои то есть, а краденые, мною украденные, и их было полторы тысячи, и они были со мной, всё время со мной... - Да откуда же вы их взяли? - С шеи, господа, взял, с шеи, вот с этой самой моей шеи... Здесь они были у меня на шее, зашиты в тряпку и висели на шее, уже давно, уже месяц, как я их на шее со стыдом и с позором носил! - Но у кого же вы их... присвоили? - Вы хотели сказать: "украли"? Говорите теперь слова прямо. Да, я считаю, что я их всё равно, что украл, а если хотите, действительно "присвоил". Но по-моему украл. А вчера вечером так уж совсем украл. - Вчера вечером? Но вы сейчас сказали, что уж месяц, как их... достали! - Да, но не у отца, не у отца, не беспокойтесь, не у отца украл, а у ней. Дайте рассказать и не перебивайте. Это ведь тяжело. Видите: месяц назад призывает меня Катерина Ивановна Верховцева, бывшая невеста моя... Знаете вы ее? - Как же-с, помилуйте. |
