|
— Когда он ещё работал в Главлите, ему полагался регулярный книжный паёк, любая выходившая тогда в Питере худлитература — бесплатно. Так что с книгами в доме было всё ОК (два шкафа), что же касается прочего, то ни в чём, помнится, нужды у нас особой не ощущалось, но и шиковать не приходилось. В воскресенье Арк получал деньги на кино плюс двугривенный на мороженое (одно на нас двоих). Плохо было с одеждой — вечно мама что-то перешивала, и мы друг за другом донашивали отцовские военные причиндалы. Что же касается коммуналки, то рассказывали, что в те времена отдельная квартира была в Питере только у первого секретаря обкома. Это, конечно, миф, но — характерный. У нас же были две (или даже три?) большие комнаты в коммуналке — это настоящая роскошь! А потом мама выхлопотала разрешение, сделала ремонт и вообще отделилась от коммуналки, так что несколько лет мы успели пожить даже в отдельной квартире. Как сам персек».
В марте 1941-го, словно предчувствуя что-то, Натан Залманович вдруг решил завести тетрадь под названием «Семейная хроника» и успел сделать в ней две записи в мирное время:
«8/III — Были с Саней в Доме Художника (бывш. Общество Поощрения, что на Морской) на концерте с участием Дав. Ойстраха и Льва Оборина. В программе: Моцарт, Шуман, Паганини, Рахманинов. Мастера европейского класса. Бэби прихварывает: вялый и бледный, усталый. Арк получил по естеств. двойку, удручён. 9/III — Были с Саней в Ц.Д.И. (Дом театр. работн.) на концерте Д. Шостаковича с участием квартета имени Бетховена и автора. Исполнялись: 4-й концерт и знаменитый „квинтет“, нашумевший в последнюю декаду сов. музыки. Некоторые места в квинтете, особенно скерцо несут на себе печать несомненной гениальности. Шостакович юн и ещё удивит свет. На концерте присутствовал Д. Ойстрах».
Любопытно, что 34-летний Шостакович к этому времени уже профессор Ленинградской консерватории, автор шести симфоний и оперы «Леди Макбет Мценского уезда», однако официальной критикой нелюбим. Так что в оценке Стругацкого есть не только прозорливость, но и некоторое вольнодумство. А вообще, невольно приходит в голову: если бы не блокада, если б пожить Натану Залмановичу подольше, наверняка сыновья его иначе относились бы к музыке. Ну а следующая запись в этой тетради — уже о войне.
«22/VI — Самый трагический день в истории страны и, следовательно, в жизни нашей семьи. Война! В тяжёлом предчувствии грядущих бед слушал с Арком в Ц.П.К.О. речь Молотова. Потом поездка на дачу к Сане и Боре в Бернгардовку. Спешный отъезд, и всё завертелось…»
(Явная цитата из Аверченко, но слово дописано до конца, потому что шутить в такой день невозможно.) До середины января он будет вести этот дневник, потом тетрадь обнаружит Александра Ивановна и продолжит своими записями. Наверняка в то время не однажды начинал дневники и Аркадий. Он вообще рано начал писать. Первым опытом можно считать ныне утраченный, к сожалению, текст «Находка майора Ковалева», написанный в школьной тетради классе в восьмом, то есть в 1939 или 1940 году. Все подобного рода истории он сначала рассказывал младшему брату устно, запоминались отдельные отрывки, а потом вместе с другом и соседом по лестничной клетке Игорем Ашмариным они собирались вдвоём, а иногда и младшему разрешали присутствовать во время своих бесед, и фантазировали, обсуждали, планировали что-то. Много было всяких историй. Некоторые Аркадий потом переносил на бумагу.
«На самом деле именно отец приобщил меня к литературе и к фантастике, — вспоминал АН. — В детстве рассказывал мне бесконечный роман, созданный им самим по сюжетам книг Майна Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера… Это дало сильный толчок развитию моего воображения». |
