Уильям Бойд. Браззавиль-Бич
Посвящается Сюзанне Если не обдумывать жизнь, то жить незачем.
ПРОЛОГ
Я живу на Браззавиль-Бич. Браззавиль-Бич на краю Африки. Сюда меня прибило, занесло на время, здесь я, можно сказать, зарылась, залегла в теплый песок, как обломок мачты, чуть выше уровня прилива. До прошлого апреля эта часть берега названия не имела. Потом ее окрестили в честь знаменитой Conferencia dos Quardos, состоявшейся в Конго, в Браззавиле, в 1964 году, то есть несколько лет назад. Никто не может объяснить почему, но в один прекрасный день у грунтовой латеритной дороги, ведущей к берегу, рабочие установили знак с надписью «Браззавиль-Бич», а под ней — «Conferencia dos Quardos, Brazzaville, 1964». Это показывает, говорили некоторые, что правительство становится умереннее и пытается залечить раны, нанесенные стране гражданской войной, воздавая дань историческому моменту в национально-освободительной борьбе другого народа. Но кто тут может что-то сказать? Кто вообще знает ответы на такие вопросы? Однако мне это название нравится, и нравится всем, кто живет по соседству. Уже через неделю мы стали пользоваться им, сами того не замечая. Где вы живете? На Браззавиль-Бич. И это произносилось и воспринималось совершенно естественно. Я живу на самом берегу в отремонтированном пляжном домике. У меня большая прохладная гостиная с раздвижной передней стеной из решетчатых секций, сквозь которые видна широкая открытая веранда. Еще здесь имеется спальня, просторная ванная комната с ванной и душем и крошечная полутемная кухня, пристроенная с задней стороны дома. За ним у меня садик: выгоревшая неровная трава, какие-то невзрачные кусты, грядка с овощами и живая изгородь из гибискуса, густо усыпанная ярчайшими цветами. Да, этот берег знавал лучшие времена, но я чувствую, что годы его упадка уже позади. У меня появились соседи: с одной стороны живет немец, один из руководителей бокситной компании, мой нынешний работодатель, с другой стороны — здоровенный балагур-сириец, который занимается каким-то экспортом-импортом и владеет парой китайских ресторанов в городе. Они приезжают только в конце недели, так что по будням берег принадлежит мне. Хотя в одиночестве я на нем никогда не бываю. Здесь всегда кто-то есть: рыбаки, волейболисты, туристы или бродяги, роющиеся в мусоре. Сюда приезжают и европейские семьи. Французские, португальские, немецкие, итальянские. Мужей нет, только жены, зачастую беременные, с шумными маленькими детьми. Дети играют, их матери сидят, болтают, курят, загорают и бранят своих отпрысков. Если на берегу спокойно и мало народа, они иногда украдкой спускают лифчики и подставляют африканскому солнцу свои мягкие бледные груди. Позади моего дома вдоль всего берега тянется пальмовая роща, по другую сторону от нее проходит шоссе, ведущее к аэропорту, между пальмами и моим участком на заросшей кустарником полосе земли расположилась убогая деревня, скопище глинобитных хижин и навесов. Я живу одна — и это меня вполне устраивает, — но вокруг меня идет жизнь, и ее достаточно, чтобы я никогда не ощущала одиночества. У меня даже есть в некотором роде бойфренд. Я полагаю, вы могли бы его так назвать, хотя между нами не было даже намека на физическую близость. Мы обедаем вместе раз или два в неделю в отеле «Аэропорт». Его зовут Гюнтер Нойфер: это застенчивый, замкнутый, мрачноватый, длинный и тощий мужчина лет тридцати пяти, со слуховым аппаратом. Он — директор по продажам в бокситной компании. Он здесь всего шесть месяцев, но уже выглядит измученным: он устал от Африки с ее бешеной энергией и неистовой суетой, с ее беспощадным торжеством плоти и тем, как безжалостно она может сломать человека. Он вздыхает по прохладному, упорядоченному Геттингену, своему родному городу. Он говорит, что я чем-то похожа на его младшую сестру Ульрику. |
