—   Поздравляю вас!.. Искренне поздравляю... Желаю счастья.

—   Спасибо. А почему вы развеселились, если смею спросить?

—   Пожалуйста, извините меня... Видите ли, я всё не мог понять, что вы за человек... Вы ведь и на виолончели играете!.. Теперь это понятнее. Быть может, вы пошли в разведку, чтобы устроить себе необыкновенную жизнь, а вдруг ваша жизнь станет обыкновенной? Если вы «раскаялись», то в вас раскалюсь, так сказать, виолончельное начало.

—   Очень может быть, — холодно ответил Шелль.

— Позвольте выпить за ваше счастье этого зеленовато- желтого вина, почему-то называемого белым.

Они выпили еще по бокалу. Шелль взглянул на часы.

—   Вы спешите?

—   У меня есть немного времени... Вы, очевидно, прежде считали меня авантюристом по природе?

—   Не в худом смысле. Но ведь у вас в самом деле было немало авантюр. Если позволите сказать откровенно, я думал, что вас в жизни интересуют только авантюры, женщины и деньги.

— Да ведь это очень много. Всё же можно пройти через большое число авантюр, не будучи авантюристом. По природе

поди, авантюристами бывают редко, их создают обстоятельства. В СССР, например, авантюристами могут быть только сановники... В былые времена я избрал бы карьеру военного.

—   Вы ведь и были летчиком в пору гражданской войны в Испании. Кажется, в лагере республиканцев?

—   Так точно. Они платили иностранным летчикам огромные жалованья.

—   Отчего же вы лучше не служили в русской армии? Впрочем, я забыл, что вы не русский, а аргентинец.

—   Я не русский ни по паспорту, ни по крови. И у меня были очень серьезные причины не служить советскому правительству. Кроме того, когда я был молод, советская армия была еще очень слаба, а я слабых не люблю... В былые времена еще была карьера для людей, любящих авантюры, хорошая, быстрая, никаких достоинств и дарований от человека не требовавшая: революция. Но ее в наше время монополизировали коммунисты, а я их ненавижу. Теперь мне делать нечего.

—   У вас есть, однако, интересное дело.

—   Вы его считаете интересным? Правда, вы в нем, так, сказать, поэт. Странно: в разведке трудно не стать циником и мизантропом, а вы циник и мизантроп лишь в меру, в очень небольшую меру.

—   Я даже совсем не циник и не мизантроп.

—   И еще удивительно: вы не болтун. Как ни странно, у нас огромное множество болтунов.

—   Это, к сожалению, верно, — сказал полковник. «Ты первый», — подумал он. — Так, так... Я надеюсь, что на службу к нашим противникам вы ни в каком случае не пойдете?

—   В этом вы можете быть совершенно уверены. Кажется, какой-то из английских королей шантажировал папу Александра тем, что грозил принять мусульманскую веру. Я в большевистскую веру не перейду. Если во мне есть хоть что-либо, подлинное, то это ненависть к ней... Еще не знаю, что буду делать. Теперь самая опасная из профессий это быть летчиком пробующим новые аэропланы.

«Ох, вечно рисуется! И храбростью, и цитатами», — с досадой подумал полковник.

— Сильные страсти исчезают у людей с годами или, т сказать, приходят в коллоидальное состояние, — сказал он, в его тоне скользнула насмешка.

—   Да, вы правы. Я не так стар, как вы, но тоже немолод, и мне надоело рисковать жизнью. А от всего связанного с политикой я буду всячески сторониться. Мне нынешнее положение в мире напоминает тот бессмысленный хаос, который бывает в конце старых комических фильмов, когда все куда-то бегут, кого-то толкают, что-то опрокидывают.