Усевшись, она сложила вместе ладони и сжала их коленями, как когда-то в детстве. Она не делала так уже много лет – с тех пор, как переступила порог этого дома невестой…

Когда она села, черное небо, казалось, чуть посветлело, и на фоне его она стала различать контуры деревьев; некоторые из них росли по обе стороны подъездной аллеи, ведущей к дороге. Аллея находилась слева, а правее в ряду деревьев имелась прогалина, появившаяся совсем недавно, когда она распорядилась срубить старый бук. Тогда вышла небольшая заминка – никто не мог понять, зачем ей это нужно. Да она и не надеялась, что они смогут понять. Только сама она знала – зачем. Да и то не наверняка. Эта мысль вновь вызвала в ней легкую волну страха.

В дневное время через эту брешь она видела холмы, возвышенности, скалы – все складки местности, такие знакомые ей, что даже в темноте она узнавала их очертания. На много миль по правую сторону не было ничего, кроме ее дома.

Но слева, за подъездной аллеей, внизу холма и в пяти минутах ходьбы от ворот лежала деревня – лежал весь мир. И вся физическая сущность его была заключена в этой деревне. В ней можно было найти любого представителя рода человеческого, какие только встречаются на земле. Там жил Джеймс Бакмастер, мясник и владелец фруктовой лавки, маленький и худой, даже слишком худой для мясника; но почему люди, занимающиеся этим ремеслом, обязательно должны быть здоровыми, мускулистыми типами? Они, как и все люди, живут двойной жизнью – реальной и воображаемой; возможно, они чувствуют себя здоровыми и мускулистыми в глубине души. Еще был мистер Брукс, занимавшийся торговлей бакалеей и тканями, а часть его магазина была отведена для хранения химических реактивов и фотографии. Мистер Брукс был способным бизнесменом: его бакалея продавалась на десять миль вокруг, к тому же он прислуживал во время церковных церемоний, а его жена демонстративно не разговаривала с женщинами, которые ездили за продуктами в город. Да и чем заниматься жене, как не поддерживать дела своего мужа? Размышляя об этом, она чуть не рассмеялась иронично, но, поспешно подавив это желание, стала вспоминать других жителей деревни.

Хотя уличное освещение там отсутствовало, темно не бывало никогда: мистер Баркер, владелец бара «Олень», всегда зажигал у входа в свое заведение два фонаря. Симпатичным, добрым человеком был этот мистер Баркер. Говорили, что он долго не протянет – утопит себя в собственном пиве. У него был необъятный живот, но и такая же необъятная улыбка, и даже если пиво грозило утопить его, возможно, эта улыбка могла бы спасти… Она опять почувствовала, как наружу просится смех, но на этот раз по-настоящему веселый.

Потом еще мисс Шокросс, Кейт Шокросс, как все звали ее, начальница почты. Почему это в деревнях начальниками почты всегда бывают женщины и очень редко – мужчины? Она не задумывалась об этом прежде, но вспоминать о Кейт Шокросс ей не хотелось, и мысли ее переключились на Пегги Матер, что жила с мисс Шокросс и являлась ее племянницей. А еще она была кухаркой и горничной в Уиллоу-ли и в данный момент находилась внизу, на кухне, занимаясь приготовлением ужина – рождественского, семейного ужина.

Она заставила себя не думать больше о Пегги Матер, потому что эти мысли опять вызвали в ней легкий трепет.

Она начала успокаивать себя завтра в это же время она уже сможет думать и о Пегги Матер, и о многом другом, о чем не осмеливалась до сих пор размышлять, потому что будет знать, станет свободной или нет. Не стоит смотреть на это таким образом, упрекнула она себя. Но опять, вопреки всем ее усилиям, мысли вернулись к Кейт Шокросс, почте, освещению в деревне. Эта женщина никогда не зажигала свет на крыльце почты, чтобы помочь людям ориентироваться. Даже в самом помещении горела слабая лампа, которую она и зажигала-то перед самым закрытием. И все же, Кейт Шокросс была, наверное, хорошим человеком.