|
Всякий человек, бесспорно, в своих поступках волен; вам угодно было прекратить наше знакомство — и я, поверьте, не обращаюсь к вам с жалобой на вас же самих; я не намерен и не привык навязываться кому бы то ни было; мне довольно сознания моей правоты. Я пишу к вам теперь — по чувству долга. Я сделал предложение Марье Сергеевне Перекатовой и получил её согласие, а также и согласие её родителей. Сообщаю это известие — прямо и непосредственно вам, для избежания всяких недоразумений и подозрений. Откровенно признаюсь вам, М. Г., что я не могу слишком заботиться о мнении человека, который сам не обращает малейшего внимания на мнения и чувства других людей, и пишу к вам единственно потому, что в этом случае я не хочу даже подать вида, как будто поступал или поступаю украдкой. Смею сказать: вы меня знаете — и не припишете моего теперешнего поступка какому-нибудь другому, дурному чувству. В последний раз говоря с вами, не могу не пожелать вам, в память нашей прежней дружбы, всевозможных земных благ.
С истинным уважением остаюсь, М. Г., ваш покорный слуга Фёдор Кистер». Фёдор Фёдорович отправил эту записку по адресу, оделся и велел заложить себе коляску. Весёлый и беззаботный, ходил он, напевая, по своей комнатке, подпрыгнул даже раза два, свернул тетрадь романсов в трубочку и перевязал её голубой ленточкой… Дверь отворилась — и в сюртуке, без эполет, с фуражкой на голове, вошел Лучков. Изумлённый Кистер остановился среди комнаты, не доделав розетки. — Вы женитесь на Перекатовой? — спросил спокойным голосом Авдей. Кистер вспыхнул. — Милостивый государь, — начал он, — входя в комнату, порядочные люди снимают шапку и здороваются. — Извините-с, — отрывисто возразил бретёр, и снял фуражку. — Здравствуйте. — Здравствуйте, господин Лучков. Вы меня спрашиваете, женюсь ли я на девице Перекатовой? Разве вы не прочли моего письма? — Я ваше письмо прочёл. Вы женитесь. Поздравляю. — Принимаю ваше поздравление и благодарю вас. Но я должен ехать. — Я желал бы объясниться с вами, Фёдор Фёдорыч. — Извольте, с удовольствием, — отвечал добряк. — Я, признаться, ждал этого объяснения. Ваше поведение со мной так странно, и я, с своей стороны, кажется, не заслуживал… по крайней мере не мог ожидать… Но не угодно ли вам сесть? Не хотите ли трубки? Лучков сел. В его движениях замечалась усталость. Он повёл усами и поднял брови. — Скажите, Фёдор Фёдорыч, — начал он наконец, — зачем вы так долго со мной притворялись? — Как это? — Зачем вы прикидывались таким… безукоризненным созданием, когда вы такой же человек, как и все мы, грешные? — Я вас не понимаю… Уж не оскорбил ли я вас чем-нибудь?.. — Вы меня не понимаете… положим. Я постараюсь говорить яснее. Скажите мне, например, откровенно: давно вы чувствовали расположение к девице Перекатовой или воспылали страстью внезапной? — Я бы не желал говорить с вами, Авдей Иваныч, о моих отношениях к Марье Сергеевне, — холодно отвечал Кистер. — Так-с. Как угодно. Только вы уж сделайте одолжение, позвольте мне думать, что вы меня дурачили. Авдей говорил очень медленно и с расстановкой. — Вы не можете этого думать, Авдей Иваныч; вы меня знаете. — Я вас знаю?.. кто вас знает? Чужая душа — тёмный лес, а товар лицом показывается. Я знаю, что вы читаете немецкие стихи с большим чувством и даже со слезами на глазах; я знаю, что на стенах своей квартиры вы развесили разные географические карты; я знаю, что вы содержите свою персону в опрятности; это я знаю… а больше я ничего не знаю… Кистер начал сердиться. |
