— Да, действительно логично, — согласился Карабчевсий, — а как она открыла витрину?

— Очень просто: отжала вверх угол крышки.

— Это действительно можно сделать? — не поверил адвокат.

— Можно. Она это продемонстрировала.

— Чертовка! Ну надо же… — Карабчевский выглядел по — настоящему удивлённым.

Карабчевский замолчал, прошёлся по ковру из угла в угол, задумчиво остановился перед окном. Когда заговорил речь повёл совсем о другом:

— Дело Мироновича напоминает мне маятник. Ему придали некое движение: мощное, размашистое, я бы даже сказал, монументальное. Из Мироновича сделали изверга рода человеческого: похотливый сребролюбец, стареющий ловелас, к тому же отставной полицейский… хех..! отвратительный набор качеств в глазах обывателя. Всё так убедительно сошлось на нём. Но мы этот маятник качнули совсем в другую сторону. Оказалось, что плохими могут быть не только — и не столько! — стареющие ловеласы, сколь циничные, полные эгоизма женские натуры. Они могут прикрываться личиной беззащитности, рассуждениями о бескорыстной любви, да что толку? Никакая любовь не согреет ледяное сердце; ему любовь вовсе неведома. Любовь, толкающая на убийство ребёнка… надо же придумать такое.

— Аd turpia nemo obligatur («невозможно заставить быть безнравственным»), — дополнил Шумилов по — латыни, — Семёнова действительно чудовище. Но несоответствие внешнего облика внутреннему содержанию сбивает с толку. Многие не захотят поверить в то, что именно она убила Сарру Беккер.

— Путилин прав в том отношении, что мы вышли далеко за рамки адвокатских обязанностей. Семёнову надо предъявлять прокуратуре, не будем с этим далее тянуть. — решил Карабчевский, — Сегодня же я начну её готовить к явке с повинной. Вот фурор — то будет!

— Вы уверены, что она согласится принять на себя отведённую Вами роль? — с сомнением поинтересовался Шумилов, — Одно дело просто так рассказывать об убийстве и совсем другое — повторить под запись в протоколе, понимая, что этот протокол отправит в каторгу!

— Я не собираюсь использовать Семёнову втёмную. Она вполне рациональный человек, хотя и пытается изображать из себя этакую уточнённую барыньку; она истеричка, но сие отнюдь не отменяет здравого смысла. Я ей объясню, что явка с повинной — это наилучший выход в том положении, в котором она очутилась. Добровольная явка предоставит её защите большой манёвр на суде; принимая во внимание сострадательность наших присяжных сие окажется очень важным. Если же она вздумает артачиться — что ж! — мы всё равно докажем её виновность, только в этом случае у неё не будет никаких надежд на снисхождение суда. — Карабчевский был как всегда логичен и циничен, — В интересах моего подзащитного чтобы она завтра в полицию явилась… И значит, она явится!

Деловая часть разговора этим была исчерпана. Шумилов пригласил адвоката к столу:

— Николай Платонович, Вы просто обязаны провести полчаса с госпожой Раухвельд. Она мне не простит, если я не приведу Вас к ней. Вы просто обречены попить с нами чаю.

Весь следующий день Шумилов с нетерпением посылал горничную Клавдию за газетами. Ни в утренних, ни в вечерних новостях ни единым словом не упоминалось о каких — то событиях, связанных с делом Мироновича. Алексей удивился, потом встревожился.