— Хорошо, — отозвалась она. — Я буду официальной отдыхающей.

За салатом из аругулы с козьим сыром они поговорили о путешествии родителей, а о своем обручении рассказали за филе-миньон с гарниром из спаржи и картофеля с розмарином. Рассел развлек сидящих за столом рассказом о покупке кольца и о том, как планировал сделать предложение, и родители Ли улыбались и смеялись гораздо больше, чем обычно, и все дышало цивилизованным спокойствием и почти доставляло удовольствие, пока в разгар десерта не зазвонил телефон Ли. Она достала из-под стола сумку и вынула мобильный.

— Ли! — упрекнула мать. — Мы едим.

— Да, мама, знаю, но это Генри. Извините, я на минутку.

Она пошла в гостиную, но, сообразив, что всем будет слышно, улизнула на террасу и, закрывая за собой дверь, уловила слова отца:

— Ни один издатель, с которыми я работал, не стал бы звонить своим редакторам в девять вечера в пятницу без серьезной надобности.

— Алло? — ответила она, убежденная, что отец прав и Генри звонит, чтобы ее уволить.

После истории с Джессом Чэпменом прошло десять дней, и хотя Ли сто раз извинилась, Генри казался отчужденным и рассеянным.

— Ли? Это Генри. Извини за поздний звонок, но до завтра я ждать не мог.

«Ну, сейчас скажет», — подумала она, собираясь с силами. Мало того, что ее уволили из издательства, когда она вот-вот должна была стать самым молодым старшим редактором в истории, вернуться и сообщить об этом отцу будет немыслимо.

— Да ничего. Я у родителей, и мы как раз закончили ужинать, так что нормально. Все в порядке?

Генри вздохнул. Черт! Ситуация, наверное, хуже, чем она предполагала.

— Ты с Чарлзом? Отлично. Ему понравится новость.

Ли глубоко вздохнула и заставила себя произнести:

— Да?

Получилось похоже скорее на скрип, чем на человеческую речь.

— Ты сидишь? Ты не поверишь. Видит Бог, я сам едва верю.

— Генри, — тихо проговорила она, — пожалуйста.

— Я только что разговаривал с Джессом Чэпменом… слава Богу, — подумала Ли, наконец разжав стиснутую в кулак свободную руку. — Он просто хочет мне сказать, что Джесс выбрал издателя». Она понимала, что ей, вероятно, следовало бы волноваться, выбрал он «Брук Харрис» или нет, но захлестнувшее Ли облегчение не оставило место для иных эмоций.

— …и он решил, что следующий свой роман опубликует у нас.

— Генри, это же чудесно! Я просто в восторге. И конечно ты знаешь, что я еще раз лично перед ним извинюсь, когда …

Он перебил:

— Я не закончил, Ли. Он хочет, чтобы мы его издали но при одном условии: редактировать его будешь ты.

Ли только хотела сказать «ты шутишь», когда Генри продолжил:

— И это не шутка.

Ли попыталась сглотнуть, но в рот словно вата набилась. Возбуждение, облегчение и ужас были почти невыносимыми.

— Генри, пожалуйста.

— Пожалуйста — что? Ты меня слышала? Автор номер один из списка бестселлеров «Нью-Йорк таймс», обладатель Пулитцеровской премии, пять миллионов экземпляров его произведений продано по всем миру, попросил— нет, простите, потребовал, — чтобы редактором у него была ты, Ли Эйзнер.

— Нет.

— Ли, возьми себя в руки. Я не знаю, как еще сказать. Он хочет тебя и только тебя. Говорит, что, добившись настоящего успеха, не встречал еще такой откровенности. Все только баловали его, потакали, говорили, какой он выдающийся, но никто — ни редактор, ни издатель, ни агент — ни разу не высказались откровенно. И ему, по-видимому, понравилось, что ты не побоялась ответить честно.