— Она об этом не говорила?

— Впрямую — нет.

— О чем же вы с ней говорили, черт побери? Вы не обсуждали прошлое, настоящее и будущее. Не касались ее друзей и родственников. Неужели вы все время проводили в постели?

Он кивнул. Очень медленно.

— Мы с ней говорили. О музыке и литературе, о мире, нас окружающем. Вели философские дискуссии, более подходящее место для которых — какая-нибудь кофейня в Гринвич-Виллидж. Я многое могу о ней рассказать, Эд. Она — интересный человек. Была интересным человеком. Так трудно смириться с тем, что ее больше нет. — Он встал, вышел из-за стола, прошелся по кабинету, сжимая пальцы в кулаки и тут же их разжимая. Лев в клетке. Я молчал. — Она предпочитала Брамса Вагнеру, а Моцарта Гайдну. Не любила стереосистемы, потому что, слушая, приходилось сидеть в одном месте, а ей нравится… нравилось… движение. Набожностью она не отличалась, но в Бога верила. Абстрактного Бога, который создал вселенную, а потом позволил ей развиваться по собственным законам. Предпочитала длинные романы коротким: если герои заинтересовали ее, ей не хотелось с ними расставаться. — Он затушил окурок в пепельнице, тут же закурил вновь. — Она любила красный цвет. Однажды я подарил ей красный банный халат, так с тех пор она постоянно ходила в нем по квартире. Ей нравилась вкусная еда. Готовить она не умела, но часто возилась на кухне. Как-то раз поджарила бифштексы, мы открыли бутылку «Божоле» пятьдесят седьмого года и поели при свечах. И таких историй я могу рассказать много. Но ничего о ее прошлом, о том, чем она занималась, о круге знакомств. А вот о ней самой я могу говорить и говорить.

Я продолжал молчать, потому что он все равно не услышал бы меня. С головой ушел в воспоминания о женщине, которую больше никогда не увидит, о женщине, которую любил. Меня лишь удивляла легкость, с какой он менял образ. Любящий Муж в мгновение ока становился Страстным Любовником, чтобы тут же опять превратиться в Любящего Мужа. Он говорил, что любит Кэй, и я ему верил. Как верил и в то, что он любил Шейлу.

— Предпримем еще одну попытку, — нарушил я затянувшуюся паузу. — Я, конечно, понимаю, что тебе не хочется к этому возвращаться, но давай вернемся к ее квартире. К вчерашнему дню, когда ты обнаружил тело.

— Она была мертва, — вымолвил он. — Вот и все… она была мертва. Я знаю, о чем ты. Но какой смысл об этом говорить? Ты видел то же, что и я. Что ты хочешь от меня услышать?

— Мы смотрели на все разными глазами. Возможно, ты заметил то, что упустил я.

— Не думаю. Я ничего и не видел, Эд. Только ее мертвую. Везде царил разгром. По квартире словно пронесся ураган. Я лишь посмотрел на нее, к горлу подкатывала тошнота, и я убежал, словно ошпаренный. Прямиком к тебе… что с тобой?

— Квартира, — рявкнул я. — Ты сказал, что по ней словно пронесся ураган.

Он как-то странно взглянул на меня.

— Конечно. Разве ты этого не заметил? Стулья перевернуты, пол засыпан какими-то бумагами. То ли она отчаянно сопротивлялась, то ли этот мерзавец убил ее, а потом перевернул все вверх дном. Ты же… в чем дело? Почему ты на меня так смотришь?

Я ему объяснил. Рассказал, в каком состоянии нашел квартиру, как меня поразили царящие там чистота и порядок. А, рассказывая, пристально наблюдал за ним. Его глаза округлялись и округлялись, рот раскрывался все шире. Описание увиденного мною поразило его не меньше, чем меня — его рассказ об урагане, пронесшемся по квартире Шейлы.

— Господи, — прошептал он. — Так ты ее не раздевал? В газетах я прочел, что полиция нашла ее полураздетой.