– Мы не делаем этого, – сказал Дикон.

– Малютка пробовал вырвать у меня на память волос из хвоста осенью, когда я стоял в доме, и я не брыкался. Нам не стоит слушать этого, Бони. Мы ведь не жеребята, – сказал Дикон.

– Вы так думаете? Может быть, когда-нибудь вы попадете в давку в день выборов или на ярмарку в город, вам будет жарко, вы покроетесь пеной, мухи будут надоедать вам, вам захочется пить и надоест лавировать между экипажами. В это время кто-то шепнет вам за наглазниками, напомнит весь разговор о рабстве, неоспоримых правах и тому подобное, а вдруг начнут стрелять из пушки или вы заденете колесами и… ну и станете одной из тех лошадей, на которых нельзя положиться. Много раз бывал я там. Ребята, ведь я видел, как вас всех покупали или объезжали, клянусь моей репутацией, что ничего не выдумываю. Я рассказываю то, что испытал, а мне доводилось возить тяжести, каких и не пробовал никто из вас. Я родился с шишкой величиной с грецкий орех на передней ноге и с отвратительным нравом – хембльтонским, благодаря которому становишься угрюмым и кислым, как свернувшееся молоко. Даже маленький Рик не знает, чего мне стоило держаться спокойно, я сдерживал мой нрав и в конюшне, и в упряжке, и при переходах, и на пастбище, пока пот не струился с моих подков; тогда они подумали, что я болен, и дали мне слабительного.

– Когда я захворал, – кротко сказал Туиззи, – я чуть было не потерял мои прекрасные манеры. Позвольте мне выразить вам свое участие, сэр.

Рик ничего не сказал, но с любопытством посмотрел на Рода. Рик – веселенький ребенок, ни к кому не питавший злобы, я думаю, не вполне понимал слова Рода. У него характер матери, как это и должно быть у лошади.

– Я также испытала это, Род, – сказала Тедда. – Открытое признание полезно для души, а мои испытания известны всему графству Монроэ.

– Но, извините меня, сэр, эта личность, – Туиззи взглянул на рыжего коня неописуемым взглядом, – эта личность, оскорбившая наши умы, явилась из Канзаса. А то, что говорит лошадь его положения, да еще из Канзаса, не может ни на волосок касаться джентльменов нашего положения. Тут нет ни тени равенства, даже ни на шаг. Он не стоит нашего презрения.

– Пусть говорит, – сказал Марк. – Всегда интересно знать, что думает другая лошадь. Это не касается нас.

– И он так хорошо говорит, – сказала Тэкк. – Давно я не слышала ничего такого интересного.

Опять Род скривил челюсти и продолжал медленно, точно он тащился по трудной дороге после тридцатимильного пути:

– Я хочу, чтобы вы поняли, что в нашем деле нет ни Канзаса, ни Кентукки, ни Вермонта. В Соединенных Штатах есть только два сорта лошадей – те, которых можно объездить и которые слушаются и исполняют свою работу, и те, которые не желают подчиняться и работать. Мне надоело, и я устал от этого вечного размахивания хвостами и разговоров об одном или другом штате. Лошадь может гордиться своим штатом и говорить всякий вздор про него, когда стоит в конюшне или в свободное время, но она не имеет права позволить, чтобы эта местная гордость мешала ее работе, или пользоваться ею, доказывая, что она не такая, как другие лошади.