– Насчет милиции? А... Я забыл сказать – у них шестой подъезд, рядом мусорка. Они спустились вниз и запихнули труп в мусорный ящик. Мужик тот, сластолюбец, тощеватым оказался, поднять его было нетрудно, тем более вдвоем. А увозят ящики рано утром, еще затемно. Все было проделано очень хорошо.

– Надо же.

Облученный жизнью журналист Алевтин, взяв стакан и отставив в сторону мизинец, что опять же должно было говорить о тонком воспитании и знании хороших манер, принялся прихлебывать мутноватый компот – причмокивая губами и со взором, обращенным куда-то внутрь. Видимо, сначала он проникался вкусом, а потом наслаждался послевкусием.

Для меня было ясно – не он.

Я вышел из столовой и сразу оказался в толпе – небольшая площадь была, как обычно к вечеру, забита народом. Здесь торговали, пили, приплясывали – жизнь в Коктебеле хотя и затухала к осени, но все-таки продолжалась. Мимо пропорхнула стайка уже знакомых мне загорелых девочек с пляжа, но меня они не заметили, я стоял в глубине, под балконом, нависавшим над входом в столовую. Вид у девушек был озабоченный, даже заговорщицкий – видимо, намечался неплохой вечерок.

А пока камень уносился в небо.

Выговский выполнил свое обещание и позвонил Здору откуда-то из северных лесов – у него все шло отлично. Он договорился в местном леспромхозе о покупке древесины, начальник какого-то лагеря тоже пообещал подключить своих зэков к лесоповалу, а на заброшенной железнодорожной станции его заверили, что готовы отправить эшелоны с лесом хоть к черту на рога.

Здор встретил Выговского на Ярославском вокзале. Ничего, казалось бы, не изменилось ни в их внешности, ни во взаимоотношениях – чужие, едва знакомые люди, которые и провели-то вместе что-то около часа. Водитель и пассажир. Но странное дело – они встретились как давние соратники, которых связывали общие дела, общие планы и надежды.

Признавая за Выговским не подтвержденную еще силу, Здор распахнул перед ним дверцу машины.

– Прошу!

Выговский ничуть не удивился, принял как должное, более того, будто и не заметил этого не то лакейского, не то куражливого поступка Здора. А тому и не надо было, чтобы это как-то отмечалось или замечалось.

– Все в порядке? – спросил он, включая мотор.

– Да, – рассеянно ответил Выговский, все еще пребывая, видимо, в вагонной тряске. – А здесь? Жизнь не остановилась?

– Бьет жизнь. Ключом. По одному месту.

– Это хорошо, – ответил Выговский. – Значит, жизнь продолжается. И будет продолжаться еще некоторое время.

Вроде и простые слова, самые что ни на есть обычные, но, оглядываясь из будущего, в них легко увидеть и нечто роковое, чуть ли не мистическое, когда многих уже не стало, а выжившие чувствовали на себе какую-то угнетенность, а то и обреченность. Но до этого еще далеко, так далеко, что можно было спокойно верить – никогда не наступит время смертей, крови, убийств. Нет-нет, такого не случится, и этот вот солнечный день, полный успеха и победного состояния духа, будет продолжаться всегда.

– Куда едем? – спросил Здор.

– К тебе.

– Понял.

Тоже какой-то странный разговор. Никогда Здор не приглашал к себе этого едва знакомого человека, а Выговский всего минуту назад думать не мог, что вот так легко напросится к Здору.

– У тебя никого нет в Новороссийске? – спросил Выговский.

– Нет... Но у моего соседа есть вроде кореш в тех краях... – утверждаясь в своих смутных воспоминаниях, ответил Здор. – Если я ничего не путаю, то у него в Новороссийске не просто кореш, а двоюродный брат.

– И чем он занимается?

– В порту работает.