– Доктор медицины, дантист, – пропищал человечек с овечьим лицом.

– Здравствуйте, – глупо произнес Кип, а затем добавил: – Что это значит? Что вы делаете здесь, чего вы хотите? И что означает ваша фраза, что я не настоящий?

Вытянутая челюсть фыркнул.

– Мой дорогой друг, – начал он, – ты нам просто снишься.

– Я вам снюсь? – осторожно переспросил Кип.

– Совершенно верно. Вполне обычное дело, правда? Меня удивляет, что сон необычайно длинен, но это меня устраивает. Когда я засыпал – мне не стыдно в этом признаться – я был чертовски больным человеком. Чертовски больным.

– И я тоже, – вздохнул Кувшинное рыло. – Увы, мы уже далеко не так молоды, как прежде.

– Но я еще продержусь какое‑то время, – сказал человечек с овечьим лицом. – Только нужно быть очень осторожным. Сердце, вы же знаете.

– Перекладина ударила меня, – сказал бесформенный человечек. – Это был сильнейший шторм, который я когда‑либо видел. Удивляюсь, как это мы еще не пошли ко дну.

Кип посмотрел на них с ужасом. Прозрачное лицо майора Бритт‑Говарда было все покрыто пятнами и грязью. На правом виске дона Нобилио, как раз над глазом, виднелась крошечная сморщенная дыра. А капитан Гудньюз, ужасно распухший, с отваливающейся кусками плотью…

– Какой сейчас год? – спросил Кип хрипло. – Не в вашем сне, а в реальности?

Все четверо тревожно переглянулись.

– Должно быть, девятый, – нехотя буркнул майор.

– Сейчас тысяча восемьсот шестьдесят седьмой год от Рождества Христова, – произнес дон Нобилио.

– Тысяча девятьсот двадцать первый, – сказал доктор О'Лири.

– Восемьдесят девятый, – ответил капитан Гудньюз.

Они сердито уставились друг на друга.

– Вы мертвы, – подытожил Кип. Ему не хотелось этого делать, но он не мог остановиться. Он обратился к майору. – Вы и доктор О'Лири умерли от болезней. Вы, дон Нобилио, были застрелены во сне. А вы, – он указал на капитана Гудньюза, – утонули.

Поднялась волна яростного протеста, причем доминировал голос майора Бритт‑Говарда, который выкрикивал:

– Чепуха! Чепуха!

Затем он добавил:

– Я знал, что не стоило разговаривать с этим нищим. Начали спорить со сновидением, вот и получили то, что заслуживаем. Альфи, Эфрам, Билли – идемте отсюда.

Все четверо растаяли, превратившись в мерцающий голубой свет, который исчез в теле Кипа. Он слышал их голоса глубоко внутри себя. Они о чем‑то сердито спорили.

Отношение Кипа к такой теме, как жизнь после смерти, было всегда жизнерадостно‑прагматическим, как у человека, у которого еще очень большая и длинная жизнь впереди. Если это правда, то со временем он все выяснит на собственном опыте, если же нет – ну и плевать.

К некоторому удивлению Кипа, теперь эта идея вызывала в нем сильное отвращение. Его разум бросился от нее в сторону софистики: не было причин полагать, что его сознание правильно интерпретирует новую информацию, которую оно получает. Там, где Кип видел маленьких голубых духов, другой человек на его месте мог бы увидеть пурпурных жуков и услышать их мелодичное стрекотание. Трудно что‑либо сказать наверняка.

Но это был чистейший идеализм Беркли, который можно использовать логически непротиворечиво для чего угодно. Например, чтобы опровергнуть существование бутерброда с ветчиной.