На главной трассе снег убрали, смели по сторонам. Здесь ездили машины, и, судя по глубоким выбоинам и темным пятнам грязи, тракторы тоже поработали. Она на секунду притормаживает, поворачивает голову налево и направо вдоль дороги, будто ждет, когда проедут другие машины. Но ничего не появляется. Никакого движения.

«Куда мне теперь ехать?»

Ответ приходит с такой ясностью, как будто кто-то произнес его вслух: «К Джорджу. Домой к Софи».

Сара поворачивает влево и через несколько ярдов — вправо, на подъездную дорожку. Здесь на снегу видны отметины шин, следы ног, в доме горит свет. Она останавливается, прежде чем добраться до дома, потому что не может определить местоположение пруда, соскальзывает со своего сиденья в снег, который тут доходит только до голени. Ей начинает казаться, что кошмар остался позади; в деревне снега всегда меньше, и, даже если здесь тоже оборваны телефонные линии, мобильник Джорджа должен работать.

Она подходит к дому и звонит в дверь. Ждет, потом звонит снова.

Ответа нет.

«Джордж отправился в паб», — думает Сара, заранее понимая, что вероятность этого достаточно мала. Софи пропала; он должен оставаться дома и ждать, когда она возвратится. Разве что Софи уже вернулась. Разве что она уже дома, живая и невредимая, потому что в противном случае — если ее нашли, но произошло что-то страшное — об этом и помыслить жутко.

Сара огибает дом по периметру, ступает через кованые чугунные ворота и заходит во внутренний сад. Стриженые кусты напоминают рождественский пудинг, низкая стена и проход в ней указывают туда, где ступеньки спускаются к предполагаемой лужайке. В любом случае снег здесь неглубокий; и никаких следов тоже не видно. Сара проходит вдоль задней стены дома, мимо погруженных во тьму дверей веранды, огибает стеклянное строение, которое Джордж считает оранжереей, потому что посадил там апельсиновое дерево, крошечное приземистое нечто, регулярно сбрасывающее листья, находящееся на грани умирания и даже в периоды расцвета пускающее цветы, но так ни разу и не давшее ни единого плода. Сара неоднократно замечала, что, сколько ни называй это оранжереей, живут они все-таки в Йоркшире.

Двойные двери стеклянного строения закрыты, поэтому она начинает рыться в снегу возле лаврового дерева в поисках перевернутого на собственной подставке цветочного горшка цвета терракоты. Под горшком хранится ключ.

Сара находит его и легко открывает замок. Дверь распахивается, и по замерзшим щекам Сары пробегает волна теплого воздуха.

— Джордж?

Ни звука в ответ.

Сара закрывает за собой дверь, сбивает снег с ботинок, стряхивает его со штанин своих водонепроницаемых брюк. Дверь, которая ведет в кухню, прикрыта, но, когда Сара дергает ее, она открывается. Ключ от этой двери, на случай необходимости, тоже спрятан здесь.

Она оказывается в кухне Софи. Что-то тут не так.

Дело не только в тишине, а в неприятном запахе — не испорченной еды, запахе другого рода; он отдает металлом и гниением, разносясь по нагретому дому. На кухонной стойке лежит телефонная трубка. Сара нажимает на кнопки, пытается даже набрать 999 — но телефон так же мертв, как и у нее.

Дом, тихий, теплый, созерцающий, ждет ее следующего шага.

Больше звать она не пробует.

Вместо этого проходит через кухню к двери, ведущей в столовую. Где-то там, в доме, горит свет, может быть, в коридоре, но здесь, в соседней комнате, темно.

Сара проходит через столовую и выбирается в коридор, освещенный тяжелым канделябром, который свисает из центра потолка. За резной стеной просматривается эффектный изгиб дубовой лестницы, ведущей на второй этаж. Стол в прихожей, этот элегантный предмет антиквариата, о котором Джордж так любит рассказывать всем, будто он сто`ит больше четырех штук, сейчас лежит на боку, письма и ключи с цветами разбросаны по плиточному полу, хрустальная ваза разбита вдребезги.