|
Он продолжает настаивать на своем возвращении на Землю, однако Служба затягивает это из-за существующих в ее рядах разногласий, касающихся пророчества об Освободителе. В конце концов Джамбо предлагает Эдварду собственную помощь и указывает ему портал, пройдя через который Эдвард оказывается на поле сражения в Бельгии. Арестованного по подозрению в шпионаже на немцев, его спасают кузина Алиса Прескотт, бывший одноклассник Джулиан Смедли и агент Штаб-Квартиры мисс Пимм. С целью предупредить Службу о том, что Джамбо – предатель, Эдвард возвращается в Соседство вместе с Джулианом, рассчитывая пробыть там всего несколько дней. Он обнаруживает, что Олимп разгромлен прислужниками Зэца, а девушка, которую он любил, убита. Разгневанный Эдвард клянется отомстить и уходит из Олимпа.
Часть первая
Услышьте! Возвысившись, пришел я. Я избежал нижнего мира. Дороги земные и дороги небесные равно открыты мне. 1
Прат’ан Горшечник устал от ожидания смерти. Закованный в цепи, он стоял в зале суда с самого рассвета. Стоял и притворялся храбрым. Это оказалось куда утомительнее, чем он предполагал. Семнадцать его братьев-сверстников уже были допрошены, осуждены, и их вывели для порки, но он был вожаком, да и судили его уже в третий раз, так что сомнений не оставалось: его осудят и предадут смерти. Смерть уже начинала казаться ему желанным избавлением – чем быстрее, тем лучше, – и если бы джоалийские трусы не заткнули ему рот кляпом, он попросил бы их не затягивать. Он надеялся, что его казнь станет искрой, способной разжечь долгожданную революцию в Нагвейле. – Не подвергая сомнению смертную казнь как единственно возможное наказание за подобный проступок, – со скукой в голосе проговорил защитник, – должен сказать, что сажать преступника на кол – способ исключительно болезненный и мучительный. Поэтому я прошу уважаемый суд оказать снисхождение к моему подзащитному и избрать для него более милосердный способ лишения жизни. С позволения суда я бы коротко обосновал свою просьбу. – Только побыстрее, – поморщившись, махнул рукой председатель. Все трое судей были джоалийцами. Все истекали потом в положенных по регламенту одеждах и шапках с обвислыми полями – жара в зале стояла, как в печи. Прат’ан мог найти утешение хотя бы в том, что на нем нет ничего, кроме кожаного фартука и, разумеется, цепи. Здание суда было самым большим и, возможно, самым красивым в Соналби. Джоалийцы выстроили его совсем недавно как символ просвещения, которое они несут в свои колонии. В нем было целых четыре комнаты с чистыми, обшитыми досками стенами и застекленными окнами. Под зал заседаний отвели самую большую, но даже теперь, когда остался всего лишь один подсудимый, людей тут скопилось слишком много: судьи на своей скамье, два адвоката, четверо писцов и полдюжины конвоиров с мечами. Хотя дверь на галерку для народа распахнули настежь в тщетной попытке пропустить внутрь хоть немного свежего воздуха, это не помогало, разве что открывало вид на деревню из глины и камыша. Улица была пустынна. Во всем Соналби не осталось сегодня и дворового кота: смотреть, как порют твоих же сородичей, смотреть на смерть Прат’ана – ну уж нет, увольте! Жители ушли из деревни еще до рассвета, наглядно показывая тем самым свое отношение к джоалийскому правосудию. Это было не восстание – это был предел того, что они могли себе позволить. – Ваша честь очень великодушны, – вздохнул защитник. Со своим подзащитным он не обменялся и десятком слов, и все, что их связывало, – это то, что оба были утомлены. – Во-первых, я почтительно прошу заметить, что единственное совершенное моим подзащитным преступление заключается в нанесении раскраски на лицо. Надеюсь, суд простит меня, если я скажу, что и сам испытывал бы подобное искушение, будь у меня такое лицо. |
