— Но начальник…

— А в лоб? — осведомился я.

Он уставился на меня зло. Ему тоже хотелось дать мне в лоб, но я был больше по габаритам и злее.

— Расслабься, — посоветовал я.

Он было попытался зацепить меня за локоть. Я цыкнул на него и пошел по лестнице. И тут заметил, что сверху, как барыня в усадьбе, величаво спускается Надя. На ней было длинное, похожее на вечернее, платье. И выглядела она отлично — как на рекламной картинке.

— Надежда Евгеньевна, — обиженно заголосил охранник. — Пропуск…

— Это ко мне, Мишенька, — царственно произнесла она, и холоп заткнулся.

— Как в Совете министров, — заворчал я. — Понаставили церберов. Людей кусают.

— Чтобы не шлялись все, кому не лень.

— Интересно, кому не лень шляться по таким забегаловкам?

Мы прошли через приемную. За двумя столами, заставленными факсами и компьютерами, сидели две секретарши и что-то настукивали на клавиатуре. Ну, Надюха раскрутилась.

— Все рекламу куешь, светская львица? — спросил я, усаживаясь на мягкий кожаный диванчик в просторном кабинете.

— Кую.

— «Сникерс» и «марс» — сладкая парочка… Мерзость!

— Ты поздно родился, Лешенька, — она уселась на диванчик напротив и закурила.

— Почему?

— Тебе надо в инквизиции работать. И жечь всех. Жечь, — она приблизилась ко мне и провела меня ласково ладонью по щеке, тронула бороду. В этом жесте было не столько заигрывание, сколько какая-то ностальгия. Сейчас взор ее затуманится, она начнет поминать прошлое. А потом обвинять меня в бесчувственности. Все пройдено не раз. Это как пластинка, заевшая на одной дорожке.

— Хватит телячьих нежностей, — оборвал я ее порыв. — Давай пакет.

Она встала, положила длинную черную сигарету в бронзовую пепельницу, открыла ящик стола и вытащила упакованную в золотую бумагу коробочку.

Письма мне Котенок присылала постоянно. Но посылку — это что-то новое.

Я сорвал бумагу, открыл коробочку. В ней был пушистый серый котенок — игрушка. На ее шее повязан вполне приличный галстук — это для папы. И было письмо.

Письмо, понятно, вскрытое и плохо запечатанное. «Дорогому папочке» называлось. Ах ты, родной мой Котенок…

Я вскрыл конверт. Прочитал аккуратно, почти без грамматических ошибок написанное письмо. Конечно, содержание было не такое пессимистическое, как у Ваньки Жукова на деревню дедушке. В Москву папе Танюшка писала, что в частной школе в Англии ей не нравится. Во-первых, учат тому, что в Москве на два года раньше проходят. Во-вторых, поговорить не с кем, потому что там все противные спесивые англичане, кроме пары негров и индуса. Молодец, Котенок. У нее врожденное классовое и национальное чутье. Вся в папу.

— Читала? — спросил я.

— Нет, — поспешно произнесла Надя.

— Ладно тебе.

— Ну, взглянула:

— И что?

— Там нормальное воспитание. А детям никогда ничего не нравится.

— Не фиг ей там делать, понимаешь? Тебе что, охота перед своими новорусскими овцами в женском клубе повыпендриваться — у меня дочка в Англии учится?.. Жить хорошо хочешь, а она мешает?

— Я не хочу, чтобы она жила здесь! Тут из дома выходишь и не знаешь, вернешься ли обратно, спасибо вашей милиции! Я боюсь за нее здесь!

— А что она у черта на рогах — не боишься?

— Она закончит школу. Пристроится в цивилизованной| стране, а не в этом кошмаре! Выйдет там замуж.

Я пожал плечами. Может, оно и хорошо, чтобы Котенок вышла замуж и поселилась в «цивилизованной» стране.