— Дорогой мой, я деньги не печатаю, и с неба они ко мне не падают, — снисходительно улыбнулся мужчина постарше, в котором можно было узнать владельца кинофабрики «Мирограф» Дмитрия Харитонова, — на сегодняшний день эта Карина — лучший вариант. Она стоит дешево — потому что местная. Известна в городе по выступлениям в кабаре. И люди с удовольствием придут на нее посмотреть.

— Да она вообще не актриса! — вспыхнул режиссер, — так, подстилка бандитская! С кем она там шляется, с Котовским? Ее просто в шею надо отсюда гнать!

— Ты язык-то придержи, — нахмурился в ответ Харитонов. — Мне неприятности не нужны. Доснимешь картину — и выгонишь, куда захочешь. А пока…

— Над нами будут смеяться, — угрюмо тянул свое режиссер, — она ничего не понимает. Ни пластики у нее нет, ни грации. Двигается, как корова. Глаза тупые. Один гонор. А гонор в пленку не впихнешь.

— Не грусти, — Харитонов покровительственно похлопал молодого режиссера по плечу, — есть у меня один план — пальчики оближешь! Я скоро буду добираться до Москвы. Потолкую кое о чем с Луначарским. И, если получится, привезу тебе тех, о ком ты и мечтать не можешь! Вот погоди!

— Я догадываюсь, кого вы хотите привезти! — засиял всеми красками режиссер. — Это будет удача так удача! А вы уверены, что получится? Вы разве знаете Луначарского?

Харитонов только ухмыльнулся. Но в тот же момент их беседу нарушили громкие женские крики, доносящиеся из стеклянного павильона. Выделялся визгливый вульгарный женский голос, судя по всему, выкрикивающий ругательства, — из-за расстояния они были неразборчивы.

— Вот видите! — сокрушенно вздохнул режиссер, — ну как, скажите на милость, все это выносить?

Харитонов и режиссер поспешили на крики. В стеклянном павильоне ругались две девицы. Они потрясали кулаками, выкрикивая самые грязные простонародные оскорбления знаменитых одесских торговок — тут они звучали уже очень разборчиво, к вящему удовольствию присутствующих при этом спектакле.

— Мадемуазель Карина, держите себя в руках! — Зычным голосом режиссер попытался урезонить яркую брюнетку с пышной грудью, вызывающе проступавшей сквозь шелковый восточный костюм.

— Да она… да халамидница проклятая… да к моим вещам… своими зараженными кривыми руками… — загудела брюнетка, — она мои сережки пыталась стырить, вошь вороватая!

— Шо? Да засунь ты свои сережки ослу в жопу! — завизжала блондинка. — Кому они надо? Дрэк подзаборный, а не сережки! Сама халамидница! Родилась за базар, торговка привозная, а строишь за себя за невесть шо! Кура ты недощипаная, блоха безглазая! Шоб у тебя патлы с зубами все повылазили, как я буду за это смотреть!..

Без лишних слов режиссер велел своему помощнику (тому самому, который возился с лампами) увести разбушевавшуюся блондинку. И тот, хотя и с трудом, справился с этой задачей, удалившись вместе с ней и со стайкой вызвавшихся сопровождать их статисток.

— Нельзя так, мадемуазель Карина, — попытался режиссер, но брюнетка сразу на него вскинулась:

— Шо? Да я тебя в виду имела, щвицер недоделанный! Знаю, что я за тебе не нравлюсь, смотришь на меня, как солдат на вошь!

Режиссер нахмурился и хотел было резко ответить, но в этот момент к ним подошел один из сотрудников кинофабрики и отрапортовал Харитонову, который, стоя в стороне, наблюдал всю эту сцену.

— Господин директор, драгоценности привезли!

Фраза донеслась до брюнетки, и всю ее ярость как рукой сняло.