На что невозмутимый Злотников ответствовал:

– Нет, не я старший, старший он, – ленивый жест в сторону Синицына.

И тут сержант бледнеет и начинает пятиться к выходу, потому что, если перед ним полковник, преподаватель повышения квалификации, но есть еще старше, то это как минимум генерал.

Ментов как ветром сдуло.

За окном зима, снега, снега, снега… как белый лист без конца и края. И вдруг – на цепочке частых следов подвеской королевы Анны – новогодняя елка!

Прибыл Анджей Савицкий в часть, заходит в офицерский бар, – рассказывая, Дмитрий Громов невольно приосанивается. – Надо показать себя, круто выступить.

– Стакан коньяку!

Буфетчица долго искала, наконец, обнаружила под стойкой какой-то запыленный стакан, помыла, налила.

– Ох, еле нашла. У нас меньше бутылки обычно не заказывают.

За стеклом проносится серое беспросветье, обычный ничем не примечательный пейзаж. За окном дождь, выводит что-то замысловатое на стекле. Сверху вниз, как пишут японцы. Есть много фантастических рассказов, в которых описывается летящий неведомо куда космический корабль. Люди давно позабыли, куда держит путь их маленький железный мир. Сменилось уже несколько поколений, коллективная потеря памяти и документов… а корабль все летит и летит. Двигатели исправно работают, год за годом приближая людей к неведомой ныне живущим цели.

Можно представить поезд мчащимся неведомо куда, наверное, можно, но у меня почему-то пока не получается. Придется потренироваться. Нужно бежать, чтобы хотя бы остаться на месте… на своем месте, все время куда-то бежать…

– Курехин часто сочинял в метро. Сразу же вспомнилась музыка из «Господина оформителя». Аж мороз по коже. Он вообще ездил либо на метро, либо на машинах друзей или жены. Он любил сочинять в подземных поездах. Я тоже часто пишу в метро. Только я жутко переживаю, теряя тексты, а он говорил «се ля ви» и тут же выхватывал из воздуха новые. Это Николай Якимчук рассказывал. Я же с Курехиным разве что раскланивалась, потому как иногда работали на параллельных площадках и знали друг друга в лицо. Как-то попросил Якимчук Курехина дать благотворительный концерт в пользу Фонда русской поэзии. Сам Сергей нет-нет да и забредал в подвальчик на Пушкинской, полуофис-полусклад, где хранились изданные небольшими тиражами редкие книги Фонда.

– Я для тебя что угодно сделаю, только не концерт. Я тебя прошу! – Устал, должно быть, от частых выступлений любимец публики. Даже от себя самого порой еще как устать можно…

– А давай я лучше у вас в Фонде клерком устроюсь?! Представь: клерк Фонда русской поэзии Сергей Курехин, прием по вторникам и четвергам с трех до пяти.

– Отлично, – подхватил Якимчук, – завтра же размещу объявление во всех информационных агентствах Ленобласти и мира.

– Нет. Я ведь еще не дал своего полного согласия, – нежно улыбнулся в ответ Курехин, истаивая в воздухе.

На стекле дождь умудрился нарисовать что-то похожее на крест. Навещавший в больнице Курехина Якимчук говорил, что после последней операции у Сергея на груди образовался крест.

Медленно и печально под монотонные звуки поезда, силуэт Курехина проходит сквозь крест дождя и исчезает под «Орландину». В купе открывается дверь, и я явственно вижу, как стоящий спиной ко мне мужчина в черном боевом кимоно, берет со стола нож и аккуратно устраивает его в рукаве.

Отвернулась к окну, по глазам резко полоснуло синими цветами.

Ночь, сгустилась августовская мгла, так что в новостройках не сразу и разглядишь, куда ты попал.