— Ты где ж это разжился, брат? — спросил бородатый квасник Дементий, собиравшийся записываться в артиллерию по примеру покойного деда, старого служаки.

— На улице набрел.

— Неужто прямо на улице оставили? Родятся же такие потаскушки!

— Давай сюда! — велела Анисья Мироновна. — Покормлю! Думала, Ванюшку от груди отлучу — и будет с меня! А вот, гляди ж ты, послал Бог младенчика..

Ероха с огромным облегчением отдал ей дитя и устремился к двери, но Дементий заступил дорогу:

— Куда-а?! А за славу русского оружия?!

— Идти мне надо, человека одного встретить, — принялся объяснять Ероха. — Он домой поздно возвращается, не проворонить бы…

— Так всего одну чарку! Как же за славу не выпить?

Ероха вздохнул и согласился.

Потом пили за адмирала Грейга, почему-то за светлейшего князя Потемкина, за погибель шведского короля, в шестой раз за государыню, в четвертый раз за великого князя с супругой, и опять — за победу, за флот…

Вытащил Ероху на свежий воздух крепкий питух Герасим, служивший, коли не врет, по соседству банщиком. Перепить Герасима можно было только втроем — такая у него была стойкая натура.

— Давай, брат Ероха, передвигай ножки! — командовал он. — Ать-два, ать-два! Вот и славно… а теперь командируйся, куда Господь ведет…

Господь привел Ероху, не уронив по пути в Екатерининскую канаву, на Адмиралтейскую першпективу, в просторечии — Гороховую. Там он услышал колокол ближнего храма, зовущий на службу, пошел на звук, а более ничего не помнил — очнулся Ероха от холода под забором. Тут только он обнаружил, что кафтан, выданный Змаевичем, остался в безымянном трактире и, судя по всему, был пропит им во славу Российского флота.

Как это все получилось — он уразуметь не мог. Однако нужно было спасать пакет, и Ероха поспешил к трактиру. Трактир требовался еще и для опохмелки.

Но время было непитейное. Запертая накрепко дверь — все, что ожидало Ероху. Он забрался во двор и принялся колотить в ставни, надеясь, что женщины уж наверняка на ногах. В конце концов на крыльцо вышла Анисья Мироновна в нижней юбке и старой шали.

— Явился! — сказала она. — Забирай своего подкидыша, я тебе в кормилицы не нанималась.

— Анисья Мироновна, матушка, я в трактире важный пакет забыл, — простодушно признался Ероха. — Как снимал кафтан, он и выпал. Я за пакетом…

— Важный, говоришь? Ну вот и получишь свой пакет — да только вместе с дитятей!

Ероха умолял ее отнести найденыша в часть — там разберутся, она же отвечала, что в полиции дитя уморят голодом. Логика была такова: коли она, Анисья, сдаст дитя, его смерть будет на ее совести, а коли то же самое сделает Ероха — то ее совесть окажется чиста. Анисья Мироновна вернулась в дом и захлопнула дверь, Ероха же остался на дворе в полном смятении.

Он не знал, что предпринять. Лучше всего ребенка было бы оставить у трактирщицы — у нее, докормившей младшенького до года, молока хватало. Но это означало, что пакета не видать, как своих ушей. А не выполнив поручения, Ероха не мог вернуться в Кронштадт.

Стыд снедал бывшего мичмана. Когда Ероха решил выдраться из пьяной трясины, Змаевич протянул руку помощи, Змаевич поверил ему. И не выполнить простейшего поручения Ероха не мог…

— Неужто я ни на что больше не гожусь? — спросил себя Ероха.