— Знаю! Знаю! Вот!

— Похоже на Вагнера.

Хохот продолжался. Вдруг туман между нами как бы изогнулся, что-то прогудело в воздухе, мягко грохнуло слева, затем снизу донесся глухой удар.

— Боже мой!

— Это гора, Рик, — заметил я, не слишком угнетенный ролью невозмутимого или, если хотите, бесчувственного англичанина. — Чертова гора, старина. Он, она или оно бросает в нас камни. Мы должны бояться. Вы боитесь?

— Я хочу назад.

Он повернулся, но я схватил его за рукав.

— Для писателя это дар Божий, Рик. Теперь мы можем точно описать, что чувствуешь, когда мимо тебя пролетает пушечное ядро. Что бы за это дал Теннисон?

— Давайте пойдем обратно, Уилф.

— Куда вы спешите?

— Поди знай, что там творится наверху, Уилф. Я знаю горы. Я родился… в общем, там может быть по-настоящему опасно.

— Прямо сию минуту.

— Ну да.

— В данный исторический момент.

— Ну!

— Молния никогда не ударяет дважды в одно место. Надо посмотреть, куда она ударила.

Поскольку густой туман не давал мне видеть ужасный обвал, я не беспокоился и хотел проучить этого сопляка, который вдруг слишком уж забеспокоился о своей безопасности. Поэтому я подошел к перилам.

— Эй, пойдем, Уилф!

— Ничего не вижу.

Я совершенно спокойно положил руку на перила и оперся. Они обломились вместе со мной.

Следующие несколько секунд можно описать несколькими словами или несколькими сотнями слов. Мой инстинкт — как всегда, словоохотливый — выступает за сотни. Тут дело не просто в том, что я зарабатываю продажей слов; нет, эти несколько секунд для меня были исключительно важны. В первую секунду, должен признаться, был просто провал, пустота. Вторая секунда ужалась до точки — шок оказался слишком мгновенным, чтобы я успел понять происходящее и даже толком испугаться. Если хотите, это была животная реакция, ощущение приближающейся смерти, падения. Третья была более, так сказать, человеческой — перила теперь катились вниз быстрее и легче, и я испытал безысходный ужас, сознание безысходного ужаса, безысходный ужас, осознающий себя, а сквозь ужас прорывалось недоверие. Потом взяло верх животное начало — каждый нерв, мускул, каждый удар сердца с невероятной энергией включились в сопротивление неизбежному. Разум исчез. Рука, державшаяся за падавший обломок перил, вцепилась в него с такой силой, что могла бы и раздавить чертову деревяшку, но мозг не отдавал простейшего приказа бросить ее. Вторая рука пыталась нашарить что-нибудь прочное, нащупала и схватила нечто похожее на растение, я перевернулся вверх ногами и очутился на выступе по другую сторону перил, ударившись головой так, что перехватило дыхание. Кусок перил выпал из моей руки, которая от шока разжалась. Не спрашивая разрешения, эта рука вцепилась во что-то. Я лежал на спине, упираясь ногами и хватаясь руками, и медленно-медленно сползал.

Чья-то рука схватила меня за шиворот. Я перестал ползти и стал изучать красные пятна и кляксы, стоявшие у меня перед глазами — все, что я мог видеть. Как я ощущал каждым нервом и артерией, между мной и ужасным концом находились пять точек опоры. Четыре из них мало что давали — руки и ноги вгрызались в мягкую землю, левая хваталась за хлипкий корень, правая рылась в мокрой жиже. И крепкий кулак намертво вцепился в воротник моей замшевой куртки. От четырех точек, может, и была какая-то помощь, но висел я на этом кулаке. Именно он удерживал меня в этом непрозрачном, неопределенном пространстве. Мир, лишенный внешних звуков, заполнился биением моего сердца, звоном в ушах и хрипами, вырывавшимися из груди. Ужас был так же материален, как пространство.