22 октября. Все бело от изморози. Чудеснейшее тихое солнечное утро. Звон.

"Забота"-Капри, 24 января-б февраля 1913 г.

Это ли не "Петлистые уши". ‹…›

Мужики и теперь твердят, что весь хлеб "везут" (кто? Неизвестно) немцам.

Радость жизни убита войной, революцией.

Как гадки Пшибышевский,133 Альтенберг!134

Луна – зеркало солнца. Сердцевина мака черная.

Жизнь Фофанова135 – "сюжет для небольшого рассказа".

Одиннадцать часов утра. Коля напевает под пианино:

"Жил был в Фуле…"

Нет, в людях все-таки много прекрасного!

– -

30 октября. Москва, Поварская, 26. Проснулся в восемь – тихо. Показалось, все кончилось. Но через минуту, очень близко – удар из орудия. Минут через десять снова. Потом щелканье кнута – выстрел. И так пошло на весь день. Иногда с час нет орудийных ударов, потом следуют чуть не каждую минуту – раз пять, десять. У Юлия тоже.

Горький, оказывается, уже давно (должно быть, с неделю) в Москве. Юлий мне сказал позавчера, что его видели в "Летучей мыши",- я не поверил. Вчера Вера говорила с Катериной Павловной136, по телефону. Катерина Павловна – "обе стороны ждут подкреплений". Затем сказала, что Алексей Максимович у нее, что если я хочу с ним поговорить и т. д.

‹…›.

Часа в два в лазарет против нас пришел автомобиль – привез двух раненых. Одного я видел,- как его выносили – как мертвый, голова замотана чем-то белым, все в крови и подушка в крови. Потрясло. Ужас, боль, бессильная ярость. А Катерина Павловна пошла нынче в Думу (Вере нынче опять звонила) – она гласная, верно, идет разговор, как ликвидировать бой. Юлий сообщает, что Комитет общественного спасения послал четырех представителей на Николаевский вокзал для переговоров с четырьмя представителями Военно-революционного комитета чтобы большевики сдали оружие, сдались. Кроме того, идут будто бы разговоры между представителями всех соц‹иалистических› партий вкупе с большевиками, чтобы помириться на однородном социал‹истическом› кабинете. Если это состоится, значит, большевики победили. Отчаяние! Все они одно. И тогда снова вот-вот скандалы, война и т. д. Выхода нет! Чуть не весь народ за "социальную революцию".

22-го – во втором часу пленный из Предтечева, верхом – громят Глотово. Я ждал Казанской, многое убрал,- самогонка, праздник и слух о 20-м октября, о выступлении большевиков – все предвещало, что многое может быть. Через час пьяный мужик из Предтечева: "Там все бьют, там громят, мельницу Селезневскую разнесли… Уезжайте скорее!" Цель – разносит слухи, оповещает всех, хотя прикидывается возмущенным, и кроме того всюду берет на водку. Мой рубль швырнул – "я тебе сам пять целковых дам!". Я заорал, он струсил, взял рубль. С двух с половиною дня до трех ночи я убирался, заснул ‹в› два часа, в пять встал, в семь выехали – я, Коля, Вера. Мишка и Антон сзади на телеге с вещами. Туман, дорога вся в ухабах из застывшей грязи, лошади ужасные. До большой дороги была мука. Под Становой остановились, закусывали, баб тридцать из Кириловки, идут в Становую что-то получать (солдатки, кажется). Завязался разговор. Я выпил – иначе такой глупости не сделал бы. Злоба – "вы, буржуи, капиталисты, войну затеяли". Да, началось с насмешки над нами: "А плохо вам теперь!" Я сказал – "погоди, через месяц и вам будет плохо".- "А! вот как! Значит, ты знаешь! Почему же это нам будет плохо? Говори!" Я стал говорить как елецкий мещанин (плюс мой полушубок и весь наш вид жалкий).