Теперь я понимал, каким романтиком был Вайбарт в детские и отроческие годы на таинственном Востоке. Пустые мокрые прилавки когда-то ломились от дамаскских клинков, украшенных серебром пистолетов, ружей с инкрустациями, музыкальных инструментов, драгоценных камней любой ценности, мехов и кожи, терракоты и монет. Даже о том, чего давно не было, он мог рассказать с удивительной точностью своим новым, молодым голосом. Думаю, в каком-то смысле он разговаривал не со мной, а с Пиа, вспоминал для неё, если угодно. Я молчал и не останавливал его, когда он убегал куда-то в сторону, точно выгуливал гончую, которую спустил с поводка.

— Подумать только, — сказал он, — что через несколько дней мы вернёмся в прекрасную Англию, чтобы встретиться с непредвиденными обстоятельствами, которые неизбежны в жизни творческого человека — содомия, джин, климактерический католицизм. Что ж, отныне я буду воспринимать всё с неизменным спокойствием. И чистосердечием. Кстати, фильмы — лучший способ упрощать реальность.

Но, несмотря на ворчливый тон и суть его рассуждений, было ясно, что Вайбарт наслаждается покоем. Насчёт Бенедикты он не ошибся, она действительно была «У Гатти», сидела в дальнем конце террасы в глубокой задумчивости, и перед ней стоял торт с начинкой из сыра, засахаренных фруктов и шоколада. Когда Бенедикта погружалась в свои мысли — в воспоминания? — она обычно сидела, положив руку в перчатке на колени. Одна перчатка всегда снята — как же это характерно для неё; перчатка скрывает кольцо, которое ей подарил Джулиан, кольцо из гробницы фараона. Однако после произошедших изменений она выбросила его, символически утвердив свою новую свободу, которую она, судя по её заявлению, обрела.

Глядя, как она сидит на террасе, на её светлую головку, повёрнутую в сторону затуманенного города с его башнями и минаретами, я вдруг подумал о том, как Вайбарт говорил о Пиа, и понял не только, что крепко люблю её, но и почему люблю; и одновременно — почему она любит меня и никогда больше не потребует свободы. Проклятые парадоксы любви, от которых можно получить удар, как от железной палки. С шумом подвинув кресло, я уселся рядом с ней и мысленно проговорил: «Конечно же, нас объединила смерть нашего сына Марка. Нашего ребёнка, которого мы сами нечаянно погубили. То, что вносит священную печаль в нашу любовь, на самом деле соучастие в преступлении». Мне страстно захотелось обнять Бенедикту, успокоить её, защитить. Но я не сделал этого. Мы оба слушали Вайбарта до тех пор, пока он сам не переложил её обнажённую руку в мою. (Книжные лавки возле мечети Баязида на древнем Чартопратис, или бумажном базаре; здесь в сохранившемся от древних времён византийском портике за столом с тростниковой ручкой и ящичком с красками, золотым листом и полировальным инструментом расположился старый господин в тюрбане и мантии, который заполнял страницу за страницей пергамента поразительно красивой вязью. Он как будто пришёл из забытых времён, когда его искусство столь же радовало взгляд, сколь было необходимо. А теперь ему доставалось за день написать всего ничего прошений от правительственных чиновников или неграмотных крестьян. Драгоценности и шелка надо искать у Махмуда Паши Капу…)

— Поразительно, как много вы помните и как много я забыла, — сказала Бенедикта.

— Неужели? — с некоторым самодовольством ответил вопросом на вопрос Вайбарт.

Тучи немного разошлись, появилось солнце, и к нам присоединился отдохнувший и почти весёлый Баум.

— Неужели вам не положили в суп немножко толчёной крысы?

Явно повеселевший, он покачал головой и вздохнул.