Она сказала Маршану:
— Сколько бы это ни продлилось, вечно вы не сможете отказывать мне в моей свободе. У меня есть право вновь подумать о карьере, восстановить её, если мне захочется.
Потом она вдруг обнаружила, что в одном из её зубов стоит маленькая пломба, которую, насколько ей помнится, дантист не ставил. Но это пока ещё было лёгкое облачко, так сказать, и её удалось легко убедить, что, мол, подвела память. Однако она оказалась права: когда мы ещё раз посмотрели на снимок зубов, то ошибка была налицо.
— Как же я могла забыть? — сетовала она. — Ведь я всю жизнь до смерти боялась зубных врачей. Что ж, видно, память слабеет — возраст, милый Феликс, с ним не поспоришь.
Через десять дней я ехал по деревне и ударил по тормозам посреди улицы: Иоланта выходила из дверей «Золотого лебедя», беззаботно закуривая сигарету. Увидав моё испуганное лицо, она разразилась хохотом.
— Не могла удержаться, — сказала она. — Ускользнула от Хенни и отправилась за виски.
В точности как настоящая Иоланта, у которой были большие проблемы с публикой, так что ей приходилось надевать каштановый парик, и он полностью менял её внешность. В таком виде ей можно было не бояться поклонников. Я не знал, что сказать; ещё не хватало бранить её. В конце концов, никакой реальной опасности или угрозы не было в том, что она сделала — для неё это было всего лишь милой шуткой. Но меня она заставила задуматься. Пришлось всерьёз поговорить с Маршаном. Нас мучил вопрос, не пора ли переселить её, скажем, в большой отель, где будет много движения, много жизни. Или следует купить ей собаку — нет, подобно живой Иоланте, она не интересовалась собаками из-за дьявольски строгих карантинных правил в Британии. Ну, и что делать?
— Феликс, — сказала она, — меня одолевает желание всё изменить — мне нужна свобода. — Как раз этого я и боялся. — Самый ужас в том, что свершилось неизбежное, — продолжала она тихо и очень трогательно, после чего замолчала и, когда её прекрасные глаза наполнились слезами, взяла меня под руку. — Мой дорогой друг, случилось худшее — я влюбилась в Джулиана. И это очень пугает меня. Как вам известно, я всегда дорожила своей независимостью. И теперь у меня такое чувство, что мне нельзя увязать ещё глубже. Я должна договариваться, так сказать, с позиции силы. Ведь он не поможет мне стать свободной; наоборот, он хочет видеть меня связанной, с кляпом во рту и отданной на его милость.
Размышляя, она медленно ходила взад-вперёд по комнате, обхватив себя руками. На столе лежала толстая пачка пятифунтовых банкнот и образец банковской формы, которую предлагают клиенту, желающему открыть счёт. Иоланта перехватила мой взгляд и улыбнулась.
— Хотела открыть счёт, но передумала. Лучше иметь наличные в кармане. Забавно, но, стоит мне поехать куда-нибудь с Джулианом и ему поставить вместо меня, я приношу ему удачу. Он говорил вам? Мы выиграли целое состояние. — Она нащупала шлёпанцы и, нахмурившись из-за какой-то мысли, уселась в кресло. — Понимаете, — произнесла она наконец, — я должна придумать способ, как мне сохранить себя, не исчезнуть совсем; мне ведь довольно долго пришлось играть с фирмой в «вверх-вниз» — и сейчас я внизу, на самом дне. Но я не хочу там оставаться; пока мне хватает здоровья, я должна изо всех сил карабкаться наверх. К сожалению, Джулиану нужно совсем другое. Он злится. Знаете, он оскорбил меня. Назвал «пародией на женщину», сказал, что я не живая, что у меня сердце из стальной стружки… Прежде он себе такого не позволял. Что ж, это говорит о том, что у нас обоих стресс. Феликс, надо что-то изменить, чтобы наши отношения стали нормальными.
Ох! Господи!
Естественно, в результате этого разговора я почувствовал себя сбитым с толку неудачником, ведь мне не приходило в голову ничего такого, что могло бы изменить её «жизнь» и помочь ей с её унаследованными чувствами — теми чувствами, которые принадлежали покойной, чьи мозг и тело он всучил ей в стиле Фауста. |