Девлин кивнула. Она не знала, как ответить, чувствуя, что любые слова прозвучат неуместно и фальшиво.

Галиндес прикоснулся к козырьку фуражки:

— Когда понадобится проводить вас обратно, позвоните в приемное отделение и вызовите меня.

— Спасибо.

Какое-то время Девлин смотрела, как охранник идет по двору, затем развернулась и вошла в лазарет. Несмотря на многие годы работы в разных больницах, смешанный запах дезинфекции и зловония отравленных болезнью человеческих выделений на секунду вызвал приступ тошноты. Но, миновав Сяня и войдя в кабинет врача, она уже не воспринимала запах так остро. Девлин пристроила свой чемоданчик на захламленный стол. Лягушатника-Коули поблизости не видно, да она об этом и не жалела, поскольку питала к нему смешанные чувства, как, очевидно, и он к ней. Язык у негра без костей, к тому же ниспосланные судьбой испытания наделили его уверенностью в себе и духовной силой. Она, Девлин, подобной силой никогда не обладала. По сравнению с Коули ее судьба досталась ей задешево, и поэтому для нее не секрет, почему люди вроде Коули испытывали к ней не самые добрые чувства. К тому же негр, по-видимому, ощущал некую угрозу для себя: ведь у них с Клейном — за плечами сходный профессиональный опыт, хотя, с другой стороны, у Девлин есть повод завидовать близости Коули и Клейна. Эти двое были друг для друга наставниками. Во всяком случае, Девлин чувствовала, что Коули никогда не принимал ее всерьез. Возможно, сегодня она исправит это положение: в сумочке лежали первые плоды их работы в лазарете — свежий номер „Америкен Джорнел оф Психиатри“ с напечатанной там статьей на основе их совместных исследований.

Такого рода исследование возникло из необходимости ответа на вопрос, которым Девлин задавалась много лет: является ли трагедия смерти, а таким образом, и жизни неотъемлемым правом всех без исключения мужчин и женщин? Или это просто предмет потребления, отпускаемый согласно некоему табелю о рангах на основе совокупности социальных критериев? На первый взгляд в широком смысле верна последняя точка зрения. Если, допустим, завтра Девлин погибнет в автомобильной катастрофе, трагедия станет всеобщим достоянием: молодой талантливый психиатр, погибший в самом расцвете… и т. д. и т. п. А вот если Коули поскользнется на лестнице лазарета и свернет себе шею, мир мало что заметит, а уж расстроится и того меньше. По мнению Девлин, эта система оценки намертво запечатлена во всех реалиях нашей жизни: в законе, в здравоохранении, в кровавой каше войны, да что там говорить — даже в наклейках на автомобильные бамперы, призывающих спасти китов. Почему именно китов, а не каракатиц или не гиен? Подобная избирательная система ценностей вкупе со многим другим заставляла ее порой представлять себя карабкающейся вверх по бесконечной лестнице вплоть до самой смерти или, во всяком случае, до тех пор, пока возраст, болячки, седые волосы и отвисшие груди не заставят гнилые ступеньки крошиться под ее ногами.

Эту теорию поддерживало абсолютное равнодушие вселенной, где вращался этот засиженный мухами мир. Девлин наизусть помнила отрывок из „Критики правосудия“ Канта:

„Обман, зависть и насилие вокруг него были делом привычным, хотя сам он был честным, миролюбивым и добрым; да и другие люди, которых он встречал на своем пути, вне зависимости оттого, насколько они того заслуживали, были самой природой так же подвержены несчастьям, тщете, болезням и безвременной смерти, как и любые другие животные на Земле. И так будет продолжаться до тех пор, пока одна разверстая могила не поглотит всех — чистых и нечистых, поскольку могиле до этого дела нет, — и не зашвырнет обратно, в бездну бесцельного хаоса, из которой эти люди были выхвачены; тех самых людей, которые были способны поверить, что именно они на самом деле венец творения…“

„Это про нас, это мы верим, что мы — венец творения“, — подумала Девлин и мысленно вернулась к предмету своего исследования: индивидууму, запертому в камере своей личности.