У отца никогда не было конфликтов с самим собой. Святой человек. Всего себя отдал Богу и людям.

Плачет мать, тихая служащая Бога, тихий отголосок отца.

— Господи, спаси моего отца! Даруй ему жизнь! Господи, спаси отца!

У матери посинели губы, сейчас тоже потеряет сознание. Отец и мать — единая плоть. Единый дух. Андроген. Тонка нить, держащая их живыми.

Первый раз она ночует дома одна.

Она убила отца ложью.

Книги Мелисы стоят рядом с книгами отца. Книги безбожницы, книги — служителя Бога. Отец прикупил полку для книг Мелисы, передвинул шкаф с одеждой к другой стене.

На кухне — блюдо с пирожками, в холодильнике — салат. Сегодня мог быть праздничный обед.

Она стала есть. Не так, как едят отец и мать, — каждую крошку прожёвывают, не так, как обычно ест она, а жадно, как ест Руслана: запихивала в рот сразу полпирога, глотала — не жуя. Голод рвал на части желудок, и она заветренными кусками прижигала места разрывов.

Отяжелела. Села к столу. И — заплакала.

В детстве она не плакала. То ли от природы в ней жил покой, то ли покой создавали в ней родители.

Ей нужна помощь: отцовское доверие.

У неё есть Артур. Подойти к телефону и позвонить.

Чем может помочь ей он? Он может с презрением отвернуться, как отец, и уйти от неё навсегда.

Гостиная словно пылью припорошена.

Артур похож на отца: чист, умён, но тоже консервативен. Он не потеряет сознание, когда услышит её исповедь, но — уйдёт.

Почему он уйдёт? Он должен понять её.

Зачем сейчас она думает об Артуре? Прежде всего отец.

Лекции отца, с красными язычками тем.

Открыла ту, в которой речь идёт о богослужении: так ли всё она сделала? Она не помнит, как молилась вместе с людьми.

Щёлкнул замок двери, и в гостиную вошла мать.

Её бледное, широкое лицо — луна, отражённый свет отца.

Отец умер? Мать пришла сообщить ей об этом? Леонида не успела спросить, мать сказала:

— Он спокойно спит.

Невстревоженный тон матери не обманет. Если бы он просто «спокойно спал», мать не оставила бы его. Для неё и смерть — сон: покой, вечная жизнь, она не боится смерти, она говорила об этом.

— Врач велел мне поспать несколько часов.

— Я пока пойду к нему. Его нельзя оставлять одного.

Мать не ответила и пошла к себе в комнату.

Осуждает её. Как и отец. Мать не может никого осуждать.

Мать мало читает. Мать — служанка дома, а в церкви она служит людям: выслушивает разговорчивых старушек, возится с маленькими детьми, шепчет им, как шептала ей: «Закрой глазки, своего ангела сейчас увидишь».

Леонида не знает своей матери. Есть же у неё собственные мысли, не отцовские! Есть же в ней другие слова, кроме «сядь покушай, доченька»… О чём она думает, когда делает свои бесконечные дела?

Высокая, но намного ниже её и отца, статная, косы скручены на затылке, кожа очень белая и — детские прозрачные глаза. Промытая до самой мелкой клетки, до донышка.

Ночь разогнала людей и машины. До больницы далеко. Леонида вызвала такси.

Что-то ещё держало её дома. Подошла к родительской комнате. Дверь чуть приотворена, мать на коленях перед иконой:

— Прости, Господи, заблудшую, не ведает, что творит. Прости, Господи, молю тебя. Прости её, спаси Отца нашего, Сергия. Дитя не понимает, прости её грех, обрушь гром на мою голову. Спаси моего мужа, отца нашего Сергия.

Детская молитва, беспомощный лепет. Но в ней — приговор: Леонида должна принести себя в жертву — забыть о своей мечте стать священником, чтобы отец не умер.