«Что это такое?» — спросил бы он, и я бы ответил: «Опухоль». — «Да ты что, какая опухоль, сынок?» — переспросил бы он с подозрительным видом. Тогда я кашляю и хватаюсь за бок, как будто меня скрутил приступ жуткой боли и закатываю глаза, как я уже однажды делал в больнице. Майк тем временем берет меня за руку с таким видом, как будто он — мой лучший друг. «Рак», — с трудом отвечаю я легавому, от чего в его тупой голове возникает сомнение: «У парнишки твоего возраста?» — Тогда я стону еще раз в надежде, что после этого он посчитает себя последним ублюдком на свете, если усомнится в моих словах. Но он не хочет думать о себе так плохо. А я тем временем продолжаю: «Это наследственное. Мой папа умер от рака месяц назад, и я чувствую, что тоже умру через месяц от этого.» — «У него что, был рак желудка?» — «Нет, горла. Рак желудка у меня», — и тут я опять издаю стон и кашляю. «Послушай, ты не можешь в таком состоянии расхаживать по улицам, ты должен лежать в больнице». Тогда я говорю ему слабым голосом: «Я как раз шел туда, но вы меня остановили и стали задавать кучу вопросов. Не правда ли, Майк?» — и тот что-то невнятно бормочет в ответ. Но тут коп предлагает нас проводить в больницу. Конечно, теперь он — само милосердие и сострадание: поликлиники закрываются в двенадцать, может быть, вызвать такси? Если я хочу, он сделает это и даже заплатит водителю. Но мы просим его не беспокоиться и говорим, что он — замечательный человек, хоть и полицейский, добавив при этом, что знаем кратчайший путь. Но когда мы заворачиваем за угол, в его недоразвитые мозги приходит мысль, что идем-то мы в противоположную сторону, и он окликает нас. Тогда мы принимаемся бежать… В общем, события могли развиваться именно так.

У меня в комнате Майк открыл коробку с помощью молотка и ножниц, и до того, как мы сообразили, где находимся, мы разложили свою добычу на моей кровати, разделив на две равные доли по семьдесят восемь фунтов пятнадцать пенсов и четырнадцать полпенсовых монет. Перед нашим мысленным взором, как в рождественской сказке, предстали все те вещи, что мы сможем за них купить: пирожные и трюфели, салаты и сэндвичи, пироги с повидлом и плитки шоколада. Мы все поделили поровну, потому что были за равный труд и равный заработок, как и профсоюз, в котором состоял мой папаша, пока он был способен бороться и пока у него были силы спорить. Я подумал о том, как замечательно, что парни вроде этого бедняги булочника не хранят деньги в каком-нибудь большом банке с мраморным фасадом, какие построены на каждом углу. Нам крупно повезло, что они не доверяют банкам, хоть на их строительство угроханы миллионы тонн бетона, хоть в них полно стальных засовов и дверей, и хоть их неустанно охраняют толпы копов. Как здорово, что они доверяют только копилкам, несмотря на то, что многие владельцы магазинов считают это старомодным и несут свои сбережения в банк, который не оставляет ни малейшего шанса таким честным, искренним, трудолюбивым и совестливым ребятам, как мы с Майком.

Конечно, любой нормальный человек поймет, что мы сделали дело так чисто, как только возможно, потому что булочная находилась по меньшей мере в миле от нашего дома, и нас не видела ни одна живая душа, — а на дворе стоял густой туман. К тому же мы вернулись к себе меньше чем за пять минут, поэтому копы никак не могли нас выследить.