– Извини. Я пришел попрощаться с тобой, мой друг. Делай то, что должен.

– Хорошо. Я больше не увижу тебя?

– Нет. Мы оба теперь мертвы. Наш век кончился.

Сепирис словно раскрутился в воздухе и исчез.

Осталось лишь ледяное молчание.

Наконец мысли Элрика были прерваны Мунгламом:

– Ты должен протрубить в рог, Элрик. Независимо от того, что за этим последует, ты должен протрубить в рог и покончить с этим навсегда!

– Каким образом? У меня едва хватает сил стоять на ногах.

– Я уже решил, что ты должен сделать. Убей меня Буревестником. Возьми мою душу и жизненные силы, и тогда ты сможешь протрубить в рог.

– Убить тебя, Мунглам?! Единственного, кто у меня остался… Моего настоящего друга? Не говори ерунды.

– Я вполне серьезно. Ты должен это сделать, потому что ничего другого тебе не остается. И потом, нам здесь все равно нет места, и мы так или иначе должны умереть. Ты рассказывал мне, как Зариния отдала тебе свою душу. Что ж, возьми и мою.

– Я не могу.

Мунглам подошел к нему, взялся за рукоять Буревестника и наполовину вытащил его из ножен.

– Нет, Мунглам!

Но меч уже вырвался из ножен по своему собственному желанию. Элрик отбил руку Мунглама и сам взялся за эфес, но ему не удалось остановить меч, который взлетел вверх, увлекая за собой руку Элрика, и замер, прежде чем нанести удар.

Мунглам стоял с бесстрастным лицом, опустив руки. Но Элрику показалось, что в глазах его друга вспыхнул страх. Альбинос пытался удержать меч, заранее зная, что это невозможно.

– Пусть он сделает свое дело, Элрик.

Клинок рванулся вперед и пронзил сердце Мунглама. Кровь хлынула из раны, глаза Мунглама затуманились, наполнились ужасом.

– О… нет… этого я не ожидал!

Элрик в оцепенении никак не мог извлечь Буревестник из сердца друга. Энергия Мунглама потекла по мечу в жилы Элрика, но и когда все жизненные силы его маленького друга перетекли в альбиноса, тот продолжал стоять, глядя на мертвое тело. Потом слезы потекли из малиновых глаз, рыдания сотрясли грудь, и тогда меч вышел из раны.

Элрик отшвырнул меч, и когда тот упал на камни, то не зазвенел, а издал звук, какой производит падающее человеческое тело. Потом он словно бы дернулся к Элрику, но остановился, и у альбиноса возникло ощущение, что тот наблюдает за ним.

Элрик взял рог и поднес его к губам. Он протрубил, провозглашая наступление ночи на новой Земле. Той ночи, которая должна предшествовать рассвету. И хотя звук рога был исполнен торжества, Элрик вовсе не торжествовал. Невыносимое одиночество и невыносимая скорбь одолевали его. Он продолжал трубить, откинув назад голову. А когда эта нота стала замирать и ее торжественное звучание перешло в затухающее эхо, которое в большей степени отражало страдание Элрика, над ним в небесах над землей стали образовываться какие-то огромные очертания, словно вызванные звуком рога.

Это были очертания огромной руки, держащей весы. Элрик увидел, как весы начали выравниваться, и наконец обе чаши оказались на одном уровне. И это немного облегчило скорбь Элрика, который теперь выпустил из рук рог Судьбы.

– Хоть что-то, – сказал он. – Даже если это иллюзия, то довольно утешительная.

Он повернул голову и увидел, что меч поднялся с земли, пронесся по воздуху и оказался рядом с ним.

– Буревестник! – закричал он, и тут адский клинок ударил его в грудь.

Элрик почувствовал ледяное прикосновение меча к своему сердцу, потянулся рукой, пытаясь ухватиться за клинок пальцами, тело его пронзила судорога. Буревестник высасывал душу из самых глубин существа альбиноса, и Элрик ощущал, как все его «я» переходит в меч.