— И все?

— Что делать, такова жизнь с ее маленькими тайнами. А что, ты боишься, что Питерс появится и тебе придется освободить место?

— Может, и так.

— Неуживчивый он был какой-то, — задумчиво проговорил Серл. — Постоянно качал права. Постоянно спорил. Очень агрессивный человек. Вечно вступал в препирательства с заграничными таможенниками. Они небось рады-радешеньки, что теперь появился ты, — закончил Серл с улыбкой.

— Наверное, и я таким стану через год-другой, — сказал я.

— Через год-другой? — искренне удивился он. — Генри, ну я еще могу понять, что ты занял вакансию, так сказать, смеха ради, но неужели ты собираешься работать тут постоянно?

— Ты считаешь, мне куда больше к лицу респектабельная работа за письменным столом в «Старой Англии»? — иронически осведомился я.

— Да, — сказал он на полном серьезе. — Пожалуй.

— И ты тоже? — вздохнул я. — Я-то думал, хоть ты поймешь... — Я многозначительно замолчал.

— Что я пойму?

— Ну хотя бы то, что кое-кому, например, хочется, несмотря на все свое аристократическое происхождение, порвать с работой, которую прилично иметь, и начать заниматься тем, что тебе подходит. Я не могу сидеть за столом и перекладывать бумажки. Я понял это в первую же неделю работы в «Старой Англии», но остался, потому что сразу устроил скандал и потребовал самую заурядную работу. Я долго не желал признаться, что допустил ошибку, поступив в эту фирму, и пытался полюбить свое дело. Полюбить не полюбил, но по крайней мере привык, а теперь... Теперь уже я вряд ли смогу вернуться к канцелярской жизни с девяти до пяти.

— Твоему отцу за восемьдесят? — задумчиво осведомился Саймон, а когда я кивнул, продолжил: — И ты думаешь, когда он умрет, они позволят тебе развозить лошадей по всему миру? Да и сколько ты сам сможешь заниматься этим, чтобы не прослыть эксцентриком, человеком с причудами? Нравится тебе это или нет, Генри, но карабкаться по социальной лестнице вверх куда проще, чем спускаться, при этом оставаясь уважаемым членом общества.

— Значит, меня будут уважать, если я гоняю лошадей по белу свету, не вставая из-за письменного стола в «Англии», но я тотчас же потеряю это уважение, если встану из-за стола и сам окажусь в самолете?

— Именно, — рассмеялся Саймон.

— Мир рехнулся, — заключил я.

— Ты романтик, Генри, но со временем это пройдет. — Он окинул меня дружеским взглядом, допил пиво и сполз с табуретки, словно большая зеленая медуза. — Пошли, — сказал он. — Самое время пропустить еще по одной в «Голове сарацина».

На следующий день на ипподроме Ньюбери я посмотрел пять скачек с трибуны и принял участие в шестой.

Подобная бездеятельность была вынужденной. Когда мне исполнилось двадцать лет, распрядители поставили меня перед выбором: или перейти в профессионалы, или ограничиться пятьюдесятью открытыми скачками в сезон. Иными словами — не мешайте коммерции, не отбирайте хлеб с маслом у жокеев-профессионалов. Если бы профессиональные жокеи ели хлеб с маслом!

Я не перешел тогда в профессионалы по двум причинам. Во-первых, я все-таки получил слишком традиционное воспитание, а во-вторых, звезд с неба на ипподроме не хватал. Я и теперь не был королем любителей, но все же давно работал с полной нагрузкой — какую только может иметь жокей без лицензии профессионала. Большая рыба в маленьком пруду. Теперь, обретя свободу, я пожалел, что в двадцать лет не отважился стать профессионалом.