– Работорговцы ночевали на ферме. Двойное невезение. Но никто той ночью не смеялся.

Серен открыла второе кольцо кандалов. Удинаас отошел от колонны, потирая красные ссадины на запястьях.

– Фир желает отговорить Сильхаса, – сказала Серен. – Знаешь, если они типичные представители своих рас – неудивительно, что Эдур и Анди провели десять тысяч войн.

Удинаас что-то буркнул. Они направились к Чашке. – Фир сожалеет, что потерял власть, – отозвался он. – Еще хуже ему оттого, что приходится подчиняться Анди. Он все еще не убежден, что та измена, столетия и столетия назад, совершена другим, что Скабандари первым вытащил нож.

Серен Педак молчала. Она подошла к Чашке и вгляделась в покрытое грязью лицо девочки. Древние глаза медленно открылись, встречая ее взор.

Чашка улыбнулась: – Я скучала без тебя.

– Сильно ли тебе повредили? – спросила Серен, отмыкая тяжелые кольца кандалов.

– Ходить могу. И кровь уже не течет. Это ведь хорошие признаки?

– Наверное. – Разговор о насилии был крайне неприятен – Серен постоянно мучилась собственными воспоминаниями. – Останутся рубцы, Чашка.

– Живой быть плохо. Я всегда голодная, ноги болят.

«Ненавижу детей, имеющих тайны – а особенно детей, которые даже не знают, что у них есть тайны. Выбирай правильные вопросы. Как тут иначе поступить?» – Что еще тебя беспокоит после оживления? «А главное… как? Почему?»

– Чувствую себя маленькой.

Правую руку Серен схватил раб, старик, с надеждой в глазах потянувшийся за ключами. Она отдала связку: – Освободи остальных. – Он яростно кивнул, хватаясь за «браслеты» кандалов. – А тебе, – обратилась Серен к Чашке, – скажу, что такие чувства приходится терпеть всем живущим. Мир отвергает наши поползновения окружать себя приятными вещами. Жить – значит познать недовольство и разочарование.

– Я все еще хочу рвать им глотки. Серен, это плохо?

При этих словах старик отпрянул и удвоил неловкие усилия по освобождению. Какая-то рабыня застонала от нетерпения.

– Нужно выйти из тумана, – шепнула Серен. – Я промокла насквозь. – Она пошла к фургону. – Вы двое, поспешите. Если на нас натолкнется новый отряд, нам придется туго.

«Особенно теперь, когда Сильхас Руин ушел». Единственной причиной, по которой они прожили так долго, был Тисте Анди. Белый Ворон, чьи мечи, входя в плоть и покидая ее, пели зловещую песнь уничтожения.

Прошла уже неделя с тех пор, когда они в последний раз видели Эдур и летерийцев, охотившихся именно за ними. Искавших предателя Фира Сенгара и предателя Удинааса. Серен Педак недоумевала: за ними следовало посылать целые армии. Да, их преследовали постоянно, но скорее с упрямством, нежели с ожесточением. Сильхас упомянул мельком, что к’риснаны Императора производили колдовские ритуалы, способные завлечь беглецов в ловушку. Ловушки ждали на востоке, а также вокруг Летераса. Насчет востока она могла понять – эти дикие земли за пределами империи были их естественной целью, вдобавок Фир, по причинам, которые он не желал объяснять, верил, что именно там он отыщет желаемое. Сильхас не возражал против его убеждения. Но окружение ловушками столицы Серен не могла понять. Или Рулад боится брата?

Удинаас спрыгнул с первого фургона и направился ко второму. – Я нашел деньги, – сказал он. – Много. Возьмем и лошадей – перевалив горы, сможем их продать.

– В проходе стоит форт. Он может оказаться пустым, но отсутствие гарнизона не гарантировано. Удинаас, если мы приедем на лошадях, а они узнают их…

– Мы обойдем форт стороной, – отозвался он. – Ночью. Незаметно.