Он вошел на нелепо выглядящий некрополь. Взор блуждал от одного образца оружия к другому. Когда-то их любили, многим клинкам давали имена; теперь все их хозяева стали прахом. В самом конце, отдельно от прочих, стояла пустая урна. Месяц назад он из любопытства заглянул внутрь и нашел серебряный кубок. Кубок, чье ядовитое содержимое убило троих в тронном зале, в том числе Брюса Беддикта.

Никакого пепла. Даже меч пропал.

Брутен Трана подозревал, что если бы этот человек вернулся, то снова встал бы против Рулада и свершил то, что уже один раз свершил. Нет, это было не подозрение. Уверенность.

В тот день Брутен, не замеченный Руладом, грудой ошметков лежавшим на полу, вошел в зал, чтобы все увидеть самому. В один миг он понял, с какой ужасающей точностью было проведено расчленение. Брюс Беддикт не особенно напрягся. Он показался ему ученым, побивающим доводы слабого спорщика; он действовал почти лениво, словно завязывал шнурки.

Хотелось бы ему быть свидетелем самой дуэли, увидеть мастерство трагически погибшего летерийского мечника.

Он стоял и смотрел на пыльную, покрытую паутиной урну.

И молился о возвращении Брюса Беддикта.

Замысел обретал форму, постепенно и неумолимо. Но Странник, известный также как Турадал Бризед, Консорт королевы Джанали, не мог различить рисунок этот замысла. Ощущение слабости, ощущение страха было для него в новинку. «Действительно», – подумал он, – «разве можно предположить такое настроение у бога, вставшего в сердце своих владений?»

О да, он помнил времена насилия, он ступал по пеплу мертвых империй, но даже тогда его ощущение судьбы было совершенным, невозмутимым, абсолютным. Что еще хуже, рисунки и схемы были его личной одержимостью, он верил в собственное мастерство владения языком тайн. В мастерство, которому никто не бросит вызов.

«Так кто же ныне играет со мной?»

Он стоял в темноте, слушая, как журчит вода, стекая по невидимой стене, и смотрел вниз, на Цедансию, каменные плиты Оплотов, пол – головоломку, самую основу его владений. «Цедансия. Мои плитки. Мои. Я Странник. Это моя игра».

Плиты перед ним меняли расположение – скрежет камней, слишком тихий и медленный для восприятия ухом, но тяжко отдававшийся в костях. Все течет, складываются отдельные части. Работа, скрытая до последнего момента – когда уже слишком поздно, когда завершение закрывает все пути к бегству.

«Вы ожидаете, что я ничего не стану делать? Я не просто еще одна ваша жертва. Я Странник. Моя рука поворачивает судьбы всех. Все, что кажется случайным, происходит по моему рисунку. Это несомненная истина. Так было и так будет. Всегда».

Все же на языке горчит страх – как будто он сосет грязные монетки, день за днем пропуская через уста богатство всей империи. Но стремится поток вовнутрь или вовне?

Скрежет перемещения, четкость изображений на плитках… потеряна. Ни один из Оплотов не являет себя.

Цедансия стала такой со дня смерти Эзгары Дисканара. Странник был бы глупцом, не признавая связи – но эта нить рассуждений никуда не вела. Может быть, имела значение смерть не Эзгары, а Цеды? «Он никогда меня не любил. А я стоял и наблюдал, как Эдур подкрался сбоку, метнул копье, пронизав Куру Кана, убив величайшего Цеду со дней Первой Империи. Моя игра, думал я тогда. Но теперь… сомневаюсь…

Может, это игра Куру Кана. И он каким – то образом не вышел из игры. Я не предупредил его о нависшей опасности, не так ли? На последнем вздохе он мог догадаться о моем… упущении.

Неужели смертный проклял меня? Проклял бога?»

Такое проклятие должно иметь уязвимые места.