Колонна с мерным громыханием двигалась уже по дентальной улице, носящей по традиции имя вождя миро‑эго пролетариата, медленно приближаясь к городской пощади, где друг против друга стояли два бастиона партийной и хозяйственной жизни – здания Бузулуцкого райкома партии и правления колхоза «Первомайский»; а ходу пришельцы выстраивались в правильные квадратные коробки.

– Вась, – спросили из‑за забора слева. – Что там?

– Хрен его знает, – честно признался Суэтин. – Рыцари какие‑то.

– Какие рыцари? – удивились из‑за забора. – Ты, Вась, что – похмелился уже?

– А ты на забор залезь да погляди, – посоветовал Суэтин. – Вон они около правления строятся.

– Солдаты что ли? – зевнули за забором.

– Солдаты, – сказал Суэтин. – Только старинные. С мечами которые.

Из‑за забора послышалось историческое восклицание из трех общеизвестных слов, которые никогда не печатайся вместе, и над забором показалась голова сторожа соседствующей с мехколонной «Сельхозтехники» Федора Чубаскина. Чубаскин приложил ладонь козырьком ко лбу, близоруко и внимательно вглядываясь в происходящее на площади, и снова удивленно и беззлобно выматерился.

– Да что ж это такое? – воскликнул он.

Суэтин этого не знал, но неожиданная догадка перевела происходящее из алкогольного бреда в область реального.

– Кино, наверное, снимают.

– А‑а а, – сразу успокоился Чубаскин и снова посмотрел в сторону правления. – А инператоры иде?

– Какие инператоры? – удивился Суэтин.

– Эти. – Чубаскин неопределенно показал рукой. – Которые ручки крутют.

– А хрен их знает, – подумав, сказал Суэтин. – В правлении, наверное, сидят. Обычное дело. «Скрытая камера» называется.

Познания соседа Чубаскина не удивили. Суэтин отличался среди сторожей особой грамотностью и почитывал, кроме всем привычных «Сельской жизни» и «Вечернего Царицына», специальную шахматную литературу, а то и вовсе за научно‑популярные журналы брался. Одно слово – знаток!

– Пойду погляжу, – сказал Чубаскин. – Может, из артистов кого признаю. Вась, а ты пойдешь?

– Успею еще, – махнул рукой Суэтин. – Не на день приехали!

– Тогда за моей базой пригляди, – попросил Чубаскин, направляясь в сторону городской площади.

В это время бритоголовый, командовавший странным воинством, выстроившимся у колхозного правления напротив райкома партии, закричал что‑то гортанно и непонятно.

Артисты сразу оставили строй, рассыпались и по двое, по трое побежали по дворам.

У Лукьяшкиных подсвинок во дворе и голоса подать не успел, а его уже за задние ноги на площадь потащили.

У Хопровых, живших по соседству, из курятника полетели перья, взбудораженно заголосили куры, негодующе вскричал и подавился своим криком петух. Бабка Хопрова схватила коромысло и хлопнула им одного бритоголового по голове. Это потом стало видно, что он бритоголовый, когда с него после бабкиного удара шлем с крылышками слетел. Только тогда стало видно, что мужик – чистый уркаган. Коромысло от удара сломалось, а железненькому этому хоть бы что! Товарищ его кур хопровских в связки собрал, несет со двора; куры кудахчут, крыльями бьют; а на площади перед колхозным правлением уже синий дым плывет, костры, как на ярмарке горят и подсвинок Лукьяшкиных завизжал – тоненько и предсмертно.

Суэтин втянул ноздрями пахнущий жареным мясом дым, присел на скамеечку, достал железный портсигар и задумчиво затянулся «Прибоем».