— Сильней проголодается — быстрей вернется, — нетерпеливо бросила Федра.

— А если он не сможет найти дорогу? — заметила Ариадна. — Об этом мы не подумали. Он не тронет н»тебя, ни меня — а если ты принесешь еду, то сразу его и накормишь, — но если, очень голодный, он наткнется в коридорах на кого-нибудь из своих слуг...

Федра содрогнулась.

— Я присмотрю, чтобы еды было вдоволь — и даже больше того, — пообещала она. — А в садах можно оставлять миски с хлебом. И я предупрежу слуг, чтобы не совались в лабиринт.

Предостережения, однако, пропали втуне. Во-первых, слуги не обратили на них внимания. Успешно попирая какое-то время законы общества, смертники возомнили себя очень умными — и надеялись сладить с лабиринтом, а если Минотавр не мог этого сделать, то, конечно же, потому, что он обделен умом!

Четыре дня спустя один из новичков пропал. Остальные смолчали: они сочли, что он нашел выход и удрал. Поэтому, танцуя для Матери в Ее день, благодаря Ее за богатство летних всходов и выражая надежду, что Мать не оставит благословением и урожай, Ариадна не знала, что Минотавр снова убил.

Ее собственный дар, танец и музыка были приняты, она знала это: волосы струились вокруг нее, поддерживая тело и дух, золотистые ленты свивались в кокон, давали тепло и силу. Тем не менее Ариадну не оставляло странное чувство, что, хотя она — главная Ее ревнительница и представляет весь народ Крита, Мать сегодня больше занята чем-то другим. Если так, размышляла она, отдыхая после особенно быстрой части танца, внимание Матери должно быть обращено на ее собственное воплощение, Пасифаю, — но именно сегодня такое вряд ли возможно. По тому, что видела — и ощущала — Ариадна, она поняла: Мать полностью отделила себя от царицы. Хотя Пасифая, как и в прежние годы, вела партию богини безошибочно, в ее голосе не было жизни, а в глазах — разума.

Сперва Ариадна испугалась, решив, что Минос по каким-то причинам запер жену и выставил вместо нее сотворенную Дедалом куклу-копию. Однако очень быстро она поняла: что бы ни произошло, Минос тут ни при чем. Царь был так же встревожен, как и она, даже несколько раз незаметно толкал Пасифаю, словно старался привести ее в чувство.

Весь танец Ариадна следила за Пасифаей и наконец поняла: Пасифая, тщательно скрывая это, боролась с болью. Это не Мать отделила Себя — это Пасифая восстала и отказалась принимать предложенное ей; она мятежно искала в самой себе божественную Силу, которой никогда не обладала. Ариадна видела, как она бледнеет и цепенеет, и понимала, что если она не откроется — и как можно быстрее, — то неминуемо умрет.

Странно, но зрители, кажется, не заметили ни смертельной бледности и застылости Пасифаи, ни того, что партию свою она пела голосом выходца из могилы. Они покидали двор танца в приподнятом настроении, безмятежно обсуждая церемонию, изящество танца Ариадны, главенство Сафо в хоре, благоволение Матери к Криту.

В другой компании, что прошла мимо Ариадны, один заявил, что с приходом Бога-Быка жизнь куда как улучшилась, другой согласно кивнул — но третий пробормотал что-то о непомерных требованиях даров, а четвертый вздрогнул. Ариадна пожалела, что не умеет становиться невидимой, как Дионис, — ей вдруг захотелось пойти за этими людьми и услышать, что они говорят не на людях, а среди своих. Но она не знала заклинания и к тому же устала, и тогда, подумав, спросила себя: а так ли уж ей хочется это знать?

Был ли народ поражен слепотой и поэтому не видел надвигающийся на него рок? Действительно ли Мать отвернулась от Крита? Не от нее — этого Ариадна перестала бояться с тех пор, как поняла, что Мать не отказывает ей ни в помощи, ни в силе, но Пасифае не быть Ее воплощением, пока она замкнута в себе. Не обрушится ли на них из-за этого великое лихо? Добравшись до святилища, Ариадна не стала есть, а прямиком отправилась в постель.