Михаил Булгаков. «Был май...»
Записки покойника - 2
Был май. Прекрасный месяц май. Я шел по переулку, по тому самому, где помещается Театр. Это был отличный, гладкий, любимый переулок,
по которому непрерывно проезжали машины. Проезжая, они хлопали металлической крышкой, вделанной в асфальт. «Может быть, это
канализационная крышка, а может быть, крышка водопроводная», – размышлял я. Эти машины отчаянно кричали разными голосами, и каждый
раз, как они кричали, сердце падало и подгибались ноги.
«Вот когда нибудь крикнет так машина, а я возьму и умру», – думал я, тыча концом палки в тротуар и боясь смерти .
«Надо ускорить шаг, свернуть во двор, пройти вовнутрь Театра. Там уже не страшны машины, и весьма возможно, что я не умру».
Но свернуть во двор мне не удалось. Я увидел его. Он стоял, прислонившись к стене Театра и заложив ногу на ногу. Ноги эти были обуты
в кроваво рыжие туфли на пухлой подошве, над туфлями были толстые шерстяные чулки, а над чулками – шоколадного цвета пузырями штаны
до колен. На нем не было пиджака. Вместо пиджака на нем была странная куртка, сделанная из замши, из которой некогда делали мужские
кошельки. На груди – металлическая дорожка с пряжечкой, а на голове – женский берет с коротким хвостиком.
Это был молодой человек ослепительной красоты, с длинными ресницами, бодрыми глазами. Перед ним стояли пять человек актеров, одна
актриса и один режиссер. Они преграждали путь в ворота.
Я снял шляпу и низко поклонился молодому человеку. Он приветствовал меня странным образом. Именно – сцепил ладони обеих рук, поднял
их кверху и как бы зазвонил в невидимый колокол. Он посмотрел на меня пронзительно, лихо улыбаясь необыкновенной красоты глазами. Я
смутился и уронил палку.
– Как поживаете? – спросил меня молодой человек.
Я поживал хорошо, мешали мне только машины своим адским криком, я что то мямлил и криво надел шляпу.
Тут на меня обратилось всеобщее внимание.
– А вы как поживаете? – спросил я, причем мне показалось, что у меня распух язык.
– Хорошо! – ответил молодой человек.
– Он только что приехал из за границы, – тихо сказал мне режиссер.
– Я читал вашу пьесу, – заговорил молодой человек сурово.
«Надо было мне другим ходом, через двор, в Театр пойти», – подумал я тоскливо.
– Читал, – повторил молодой человек звучно.
– И как же вы нашли, Полиевкт Эдуардович? – спросил режиссер, не спуская глаз с молодого человека.
– Хорошо, – отрывисто сказал Полиевкт Эдуардович, – хорошо. Третий акт надо переделать. Вторую картину из третьего акта надо
выбросить, а первую перенести в четвертый акт. Тогда уж будет совсем хорошо.
– Пойдите ка домой да и перенесите, – шепнул мне режиссер и беспокойно подмигнул.
– Ну с, продолжаю, – заговорил Полиевкт Эдуардович. – И вот они врываются и арестовывают Ганса.
– Очень хорошо! Очень хорошо! – заметил режиссер. – Его надо арестовать, Ганса. Только не находите ли вы, что его лучше арестовать в
предыдущей картине?
– Вздор! – ответил молодой человек. – Именно здесь его надо арестовать, и нигде больше.
«Это заграничный рассказ, – подумал я. – Но только за что он так на Ганса озверел? Я хочу слушать заграничные рассказы, умру я или не
умру».
Я потянулся к молодому человеку, стараясь не проронить ни слова. Душа моя раскисла, потом что то дрогнуло в груди. Мне захотелось
услышать про раскаленную Испанию.
|
