– И посажу, если беречь себя и дитя не будешь. – Ладонь Огнеславы нежно скользнула по животу Берёзки, а губы снова прильнули к щеке.

Рада вскарабкалась на колени к родительнице-кошке, прильнула и в течение всего ужина не слезала: соскучилась. Что тут поделаешь? Так Огнеслава и ела – одной рукой обнимая дочурку, а другой поднося ко рту пирожки. Ратибора жевала, потупив взгляд: не у кого ей было посидеть на коленях... Места рядом с Радой ей, может, и хватило бы, но тогда Огнеславе станет не до ужина. Берёзка тоже не могла взять её к себе, но выход нашла – придвинулась к девочке вплотную и обняла за плечи, ласково вороша пальцами её вихры.

В вечерней тишине перекликались птицы в саду, а зеркало работы белогорских мастериц стало свидетелем превращения закутанной в чёрный платок вдовы в молодую девушку. Мрачная ткань соскользнула с головы, шелковисто переливаясь, и легла на лавку, туда же отправился и шитый бисером повойник. Освобождённые из сеточки пепельно-русые косы упали на грудь, а над землёй дотлевал закат.

От шороха и стука за окном Берёзка вздрогнула. Над подоконником показалась рыжая голова Гледлид – с нахальной клыкастой улыбкой от уха до уха.

– Ты совсем с ума сбрендила?! – вполголоса набросилась на неё Берёзка – этаким шёпотом-криком. – Ты что творишь? Это уже вообще никуда не годно...

– Прости, прости, моя волшебница, – зашептала навья, подтягиваясь и занося ногу на подоконник. – Я просто хотела взглянуть на тебя без этого кошмарного чёрного наряда, который тебя так портит... Просто взглянуть, ничего более!

– Ежели ты не заметила, я вдова, – процедила Берёзка, чувствуя, как сгусток негодования в груди обретает плотность и рвётся наружу. – Мне плевать, что ты думаешь о моём наряде. Нравится он тебе или нет, изволь его уважать!

Сгусток вылетел из её груди, но не золотистый, как днём на полянке, а гневно-красный. С сердитым треском он толкнул Гледлид в живот, и та, вскрикнув и взмахнув руками, потеряла равновесие и рухнула в прохладный сумрак сада. Берёзка испуганно кинулась к окну: да, Гледлид вывела её из себя, но при мысли о том, что навья могла покалечиться, её охватил ужас. Перегнувшись через подоконник, она выглянула...

Рыжая нахалка оказалась цела и невредима: она уцепилась за перекладину приставной лестницы. Берёзка облегчённо выдохнула.

– Убирайся отсюда, засранка этакая! – прошипела она.

Гледлид смотрела на неё снизу вверх с дурацкой ухмылкой и шальным блеском в глазах.

– Ты очаровательна... Особенно когда злишься!

– Я с тобой вообще больше не разговариваю, – отрезала Берёзка и со стуком захлопнула окно.

Она задула лампу и юркнула под одеяло, всё ещё подрагивая от возмущения. Ещё никто и никогда не вызывал в ней такое разнообразие чувств – от нежности до бешенства. Гледлид хотелось и убить, и обнять – и ещё неизвестно, что больше. Впрочем, сейчас Берёзка определённо склонялась к первому.

С этого дня она держалась с Гледлид подчёркнуто сурово и отчуждённо. Неуважительные слова навьи о её вдовьем облачении больно царапнули душу, и эта царапина ещё долго ныла, заставляя Берёзку при встрече с Гледлид поджимать губы и пресекать все попытки той завести разговор.

Огнеслава отправилась по делам в жаркие страны востока – на родину роз. Вернулась она спустя три седмицы и привезла оттуда диковинку – пару павлинов, самца и самочку. Павлиниха носила скромное серое оперение, лишь шейка отливала зелёным, а её нарядный супруг таскал за собой огромный яркий хвост. Только хохолки на головах у них были похожи.

– Хорош, правда? А между тем этот красавец – родственник обычному петуху, – сказала Огнеслава.

– Они же в тепле жить привыкли, – задумалась Берёзка. – А у нас в Заряславле зима хоть и мягкая, но всё же со снегом.