Она проснулась от своих всхлипов. Действие гашиша прошло, и ей стало страшно. Она разбудила парня и стала умолять его отвезти ее в пансион. Он был злой и сонный.

— Ты хоть соображаешь, что уже четвертый час?..

Она вылезла из-под простыни и стала одеваться, продолжая всхлипывать и просить его. Он не вставал. Она села перед матрасом и стала гладить парня по волосам, называя ласковыми именами. Он оттолкнул ее и встал. Матюкаясь, он никак не мог попасть ногой в штанину. Она бросилась помогать ему, и он ударил ее по лицу, но смазал. Она тихо стала ждать, сидя в кресле. Он искал ключи от машины.

— Что ты дерганая такая? Да и все вы?! Свободы ведь хотели — ну вот она, свобода. Живите, как хотите. Думали вам тут дворцы предоставят, все за вас устроят? А вот этого не хотела? — Он изобразил руками жест, означающий: хуя, мол, тебе. — Все вы как сопливые дети. Квартиру ей не снять! На кой хер ты вообще сюда приехала, ты-то?! Сидела бы у себя в Ростове-папе и не рыпалась, балерина хуева! Ничего, в Америчке попляшешь… только не на сцене, а в очереди за пособием!

Они вышли из квартиры, и он больше не разговаривал с ней — гнал машину, совершая безумные повороты, затормозив перед самым пансионом. Ей было стыдно.

— Давай вылезай. Твоя станция «Мечта Детства». Приехали…

Она что-то пробормотала и бросилась к дверям. Они не запирались на ночь, и она тихонько прошмыгнула на второй этаж.

Чтобы пройти к своей комнате, ей надо было идти через столовую, где каждый день эмигрантам подавали макароны или курицу. Где после них обедал вся семья синьоры Сильвии — очень долго, ругаясь бросаясь приборами, стукая по столу стаканами, выплескивая из них минеральную воду, но чаще вино. Выбегая из комнаты с возгласами «ваф ан куло!» и возвращаясь к столу до следующего взрыва, который следовал молниеносно за первым.

Она увидела горящую лампу на столике, рядом стояла коляска, а на стуле сидела спящая синьора Сильвия с газетой.

— Синьерочка вы моя, Сильвия! Прости меня, синьерочка!

Спросонья синьора Сильвия забыла о своей злости на нее и, только повторяя «ненте, ненте», прикладывала палец к губам — мол, тише.

В восемь утра по всему пансиону захлопали двери. Слышно было, как тащили и вносили что-то тяжелое, кого-то звали по-русски: синьора Сильвия размещала новых эмигрантов. В полдень в пансион пришел представитель еврейской организации, чтобы ознакомить новых эмигрантов с правилами и условиями эмиграции. Он передал ей письмо от мужа, пришедшее на адрес организации. Уйдя в свою комнату, она прочла письмо и расплакалась. Муж писал, что ни в чем не виноват, что не звал ее и что теперь ей самой придется «выкручиваться», а он едет в Лас-Вегас, чтобы поскорее жениться там на женщине… а она дура, что ей не сиделось в Ростове, где ее все знали, и в Доме культуры, где уважали… и пусть она ничего не ждет от него.

Она схватила коляску с ребенком, спустилась на первый этаж и побежала по улице. Натыкаясь на ящики, вынесенные из лавок, она повторяла себе: «Все. Вот и все». Вот она в фате, а вот муж ее уснул во время свадьбы, вот опять он прижимает ее в подъезде… ох, это не муж, а сосед, вот опять муж, и она никак не может прижать его к себе — живот у нее, она беременная — и все говорит ему на вокзале: «До встречи!» Любка с фотоаппаратом в родильном доме снимает ее с только что родившейся девочкой, и потом она уже сама бежит на главпочтамт посылать фотографии в Америку… Как карусель, замелькали картинки прошлого. Она села в садике и заплакала. Пожилая итальянка спрашивала, что с ней, и она, как синьора Сильвия ей, отвечала: «Ненте, ненте». Разозлившись на себя, она убежала из садика. Она представляла себе концертный зал и на сцене выступает группа девочек.