Брат Шаптур выглядел уставшим и осунувшимся, и что-то мне так кажется, не только от дороги. Я сразу сделал себе в памяти пометочку разобраться, в какой-такой монастырь его примас запихал и чем при этом думал.

Впрочем, узрев меня, монах-целитель мигом просветлел лицом и, кажется, даже чуточку помолодел.

— А-а-а, брат Прашнартра, ты тоже в столице!, — воскликнул он, и шагнул вперед, раскидывая руки. — Дай я тебя обниму, старый ты склочник!

Румиль, окончательно приставленный к должности смотрителя царского кота и отчаянно робеющий в моем присутствии, теперь и вовсе тихонько ойкнул и выпучил глаза.

— Не так уж намного и старее тебя, трубка ты клистирная!, — расхохотался я, поднимаясь.

Мышкин возмущенно мявкнул и сиганул с плеча на соседнее кресло.

— Ох, и славно же увидать знакомое лицо столь далеко от обители Святого Солнца. — произнес Шаптур, выпуская меня из дружеских объятий. — Слыхивал я, что новый царь был иноком нашей обители, но не думал, что кого-то с собой в столицу возьмет, особо тебя с твоим-то поганым характером. Хотя, ты же человек просветленный, с рыбами разговариваешь. Царевым духовником подвизаешься?

— Не совсем. — хмыкнул я, и покосился на Руньку.

Мальчик сидел с выпученными глазами, отвисшей челюстью и напрочь сломанным шаблоном.

— Румиль, — я кивнул в сторону Князя Мышкина, с независимым и обиженным видом умывающимся на сиденье кресла, — ты бы сводил зверя во двор-то, а то совсем он от улицы отвыкнет. Нехорошо это.

Царский котохранитель с обалделым видом кивнул, сграбастал Мышкина, усадил в вышитую Асиром коробчонку и был таков.

— Ты мне скажи, брат мой, как на духу, — я налил в кубки вина и вручил один из них Шаптуру, — ты какого рожна не в Аарте-то был? Тебя же Кагена лечить повезли, насколько я помню, а ты по каким-то богами забытым углам ошиваешься.

— Ах, Прашнартра, — монах сокрушенно вздохнул, покачал головой и опустился в кресло, которое до того занимал мой котофейка, — в час, когда я въехал в столицу, царь аккурат дух и испустил. Сам, думаю, понимаешь, как такое истолковали — немедля развернули и упекли в скит особо строгого устава, даже колымажку отца Тхритравы в обитель отослать не дали. Это слава Солнцу, еще не казнили сгоряча. Нет, ты не подумай, что я в обиде на кого-то, но очень уж мне в том скиту солоно пришлось — я же целитель как-никак, а братия, постами да молитвами себя изнуряючи, от лечения, все как один, напрочь отказывается.

— Надобно будет попросить отца Валараша съездить в этот скит с инспекцией. — в задумчивости пробормотал я. — Может они там и достигли просветления, но больше это похоже на грех гордыни пополам с ересью богополагания.

— Это что ж за ересь?, — удивился Шаптур. — Никогда о подобной не слыхал.

— Была такая под конец царствования царя Лендеда — ты, верно, и не родился тогда, или был еще младенцем. — история действительно была громкой, даже до юного охламона Лисапета дошла. — Ее последователи считали, что во всем надо полагаться лишь на Святую Троицу и богов, а от человека-де ничего не зависит. Иные так и не стриглись даже, а то и мыться переставали — надеялись молитвами очиститься как духовно, так и телесно. Про то чтобы к лекарям ходить, так это и не заикаюсь даже.

— Нет, ну мыться-то в скиту моются, хоть и сугубо в холодной воде…, — протянул Шаптур.

— И все же надо бы, чтобы Валараш их проверил. — я сделал из кубка небольшой глоток. — Только ереси под боком нам тут и не хватало.

— Слыхивал я о преподобном. — мой собрат по обители Святого Солнца тоже сделал глоток вина. — Говорят, человек весьма просветленный, и в мирских делах сведущ… Полагаешь, он прислушается к твоим подозрениям, брат Прашнартра?

— Ну как бы тебе сказать?, — я вытащил из-за вазы с фруктами царский венец и водрузил его себе на голову.