Я подошел поближе.

- И у нас в Аттике есть законы для ремесленников, - говорю. - И для крестьян тоже. Они собираются на свои советы - гончары с гончарами, кузнецы с кузнецами, и царь судит их по справедливости.

Я был так далеко от дома - на самом деле видел все не так, как было, а как мечтал устроить. Эта мечта расширилась, выросла во мне, как во сне бывает… Поначалу они слушали меня лишь потому, что я был Тезей из Журавлей, а критяне все болеют за Бычью Пляску; но потом - потом их главный вдруг сказал:

- Знаешь, Тезей, если царь твоей страны когда-нибудь высадится здесь, у него тут будет много союзников; многие из нас пойдут сражаться за него, если он даст нам такие же законы.

Остальные его поддержали. Я ушел от них - едва не слепой от радости; с трудом вырвался из своих мыслей, чтобы ответить людям, кто обращался ко мне… Но этой радости хватило ненадолго: эллинские земли были далеко за морем, а мне некого было послать туда.

Но этот разговор не забывался. Каждый вечер я молился Отцу Посейдону, простирая руки над землей. Ответа не было - но я молился снова и снова. Я звонил и звонил у божьего уха - должно же это было когда-нибудь хоть надоесть ему, что ли… И он наконец услышал.

Я сидел на каком-то пиру, когда в зал вошел акробат. Танцевать для гостей. Это был стройный юноша, росточка небольшого, но слишком светловолос он был для минойца - наверняка эллин. Он не сводил с меня глаз - и я встретил его взгляд. Это был искусный танцор, можно было подумать, что у него все тело в суставах, как у змеи… А мне все время казалось, что я его где-то уже видел.

Когда он отдыхал, наши глаза снова встретились. Я поманил его к себе и спросил, откуда он. Он оживился, услышав мою эллинскую речь.

- Мое ремесло водит меня по всему свету, - говорит, - но родился я в Афинах.

- Нам надо поговорить.

Он кивнул, отошел.

Я попрощался рано. Никто не обратил на это внимания - бычьи плясуны должны высыпаться… Во дворе он тихо подошел ко мне и зашептал на ухо, - я не успел даже рта раскрыть:

- Говорят, вы главный среди бычьих плясунов?

- Говорят…

- Тогда, ради Зевса Милосердного, скажите где хоронят убитых, как мне попасть туда. Я прошел весь этот путь, чтобы принести жертвы на могилу сестры, ее увезли из Афин во время последней дани. Мне пришлось работать, чтобы пробраться сюда, иначе не стал бы танцевать для этих критян, я на них и глядеть бы не стал - разве что на мертвых… Мы с ней родились вместе, мы работали вместе, мы танцевали с ней раньше, чем ходить научились…

Сердце у меня подпрыгнуло - едва не задохнулся.

- Увези назад свои жертвы, - говорю, - Гелика жива.

Он принялся благодарить и благословлять меня, потом стал умолять сказать ему, как он мог бы спасти ее отсюда…

- Сам ты ничего никогда не сможешь, - говорю. - Даже мы, мужчины, никогда не выходим из Лабиринта, а девушки постоянно заперты в Бычьем Дворе. Если попытаешься - умрешь страшной смертью и погубишь ее: она должна быть спокойна на арене… Но все-таки ты можешь ее спасти, если отнесешь от меня донесение царю Афин.

Он вздрогнул, я увидел это даже в тени. Схватил меня за руку, подвел к свету, что шел из двери, и прошептал: «Мой господин! Прости, я не узнал тебя».

Все плясуны красят глаза; положение требует этого, как и золотых украшений… Но он был слишком учтив, чтобы признаться. Сказал:

- В Афинах я никогда не видел тебя так близко.