Мы сели. Слуга поставил между нами винный столик, но вина не принес. Царь наклонился вперед, поднес руки к огню… Я увидел, что руки у него дрожат, и решил - он уже достаточно выпил в Зале и теперь хочет повременить…

Вот теперь мне надо было заговорить, но у меня язык будто прилип к гортани - я не знал, как начать. «Он что-нибудь скажет такое, - думаю, - что мне поможет, чтобы к слову получилось…» И начал расхваливать его крепость. Он сказал, что никогда ни один враг ее не взял.

- И никогда не возьмет, - говорю, - пока ее обороняют люди, которые ее знают.

Я успел заметить пару слабых мест, где войска, привыкшие к горам, могли бы пройти на Скалу, - и сейчас выдал это. Он быстро глянул на меня, и я подумал, что гостю не стоило бы так внимательно изучать его стены, зря это я… И был очень рад, что он заговорил об Истмийской войне. Заодно уж я рассказал ему и обо всех прочих своих победах. Каждый по молодости сделал бы то же самое, а мне еще хотелось, чтобы он знал, что ему не придется за меня краснеть…

- Да, - говорит, - так что теперь ты царь Элевсина не только по названию, но и по сути. И все - за одно только лето!

- Я не для того пересекал Истм, - говорю. - Это случайно получилось по пути, если такие вещи бывают случайны.

Он испытующе посмотрел на меня из-под бровей.

- Так, значит, место твоей мойры не в Элевсине? Ты смотришь дальше?

Я улыбнулся.

- Да! - говорю.

«Вот сейчас скажу,» - думаю… Но в этот момент он резко встал и отошел к окну. Высокая собака поднялась и пошла следом; чтобы не сидеть, когда он стоит, я тоже вышел к нему на неосвещенную террасу. Земля была залита лунным светом, и далеко внизу на бледных полях лежала громадная тень Скалы.

- Горы сейчас иссохли, - сказал я. - Хотелось бы увидеть их весной. И зимой, белыми от снега… А какой прозрачный воздух у вас - видно тень старой луны!… В Афинах всегда так ясно?

- Да, воздух здесь прозрачный.

- Когда поднимаешься по вашей Скале - она словно встречает тебя, будто помогает идти. Певцы зовут ее Твердыней Эрехтидов; воистину они могли бы звать ее Твердыней Богов.

Он повернулся и вошел внутрь. Когда я зашел следом, он стоял спиной к лампе, так что лица его я не видел.

- Сколько тебе лет?

- Девятнадцать. - Я так часто повторял эту ложь, что она прилипла ко мне. Я тут же вспомнил, с кем говорю, рассмеялся…

- Ты о чем? - спрашивает.

- О!… - начал я, но тут отворилась дверь и вошла Медея, а за ней слуга с инкрустированным подносом. На подносе было два кубка, уже полных; вино было подогрето, с пряностями, и аромат его наполнил всю комнату.

Она вошла кротко, потупив глаза, и встала рядом с ним.

- Мы после выпьем, - сказал он, - поставь пока на стол.

Слуга поставил, но она говорит:

- Надо пить, пока горячее, - и подает ему кубок…

Он взял, второй она протягивает мне… Я хорошо его помню: отогнутые ручки с голубями на них, а по чаше чеканка: львы идут сквозь заросли.

Запах у вина был чудесный, но я не мог пить, пока он сам мне не предложит. А он стоял со своим кубком и молчал, сам не пил. Медея ждала рядом, тоже молчала… Вдруг он поворачивается к ней и спрашивает:

- Где то письмо, что Керкион прислал мне?

Она удивленно посмотрела на него, но без звука пошла к шкатулке из слоновой кости, что была на подставке в углу, и вернулась с моим письмом.

Тут он мне говорит:

- Ты не прочтешь мне его?

Я поставил свой кубок, взял у нее письмо… У него был строгий взгляд, и мне стало странно - неужели он плохо видит? Прочитал письмо вслух…

- Спасибо, - говорит.