Всё это юный базилевс начал осознавать потом — тогда же он был воодушевлён общим яростным напором, полон дикого кровавого упоения. Мысль о смерти отца, причинившая страшную боль (он безумно любил Ахилла, которого никогда не видел, о встрече с которым мечтал, как о самом прекрасном чуде), мысль о том, что отца убили троянцы (ему так сказали, а все подробности он узнал уже много позже), гнев и ненависть, жажда драки, весёлое наслаждение смятением и ужасом, переполнившим огромный город, — всё это вместе совершенно затмило сознание мальчика. Он убивал полуосознанно, почти не замечая, как редко его напор встречает настоящее сопротивление. Правда, что-то, впитанное с воспитанием Феникса и с доходившими до родного дома легендами об отце, удержало его от убийства женщин или подростков, хотя он видел, что многие ахейцы их убивают... Возникший и с невероятной скоростью охвативший город пожар, буйное безумие разрушения, крики отчаяния, мольбы, проклятия, — всё вместе составляло ни с чем не сравнимое исступление, которое обрушилось на его душу, как лавина камней на тонкий неокрепший ствол молодого дерева.

Многие сцены той ночи смешались, спутались и стёрлись в его сознании. Память стирала их, оберегая рассудок. Но один миг этого боя-убийства стоял перед ним постоянно. Зал во дворце, полуосвещённый заревом пожара, группа людей, сбившихся в кучку — женщины, полуголые рабы и ещё двое: молодой человек с мечом и второй, в богатых доспехах. Второй сжимал в руке копьё. Молодой был ранен, но бросился навстречу базилевсу и занёс меч. Неоптолем легко отбил удар и ударил сам. Меч вошёл в тело, будто в песок. Тотчас копьё чиркнуло по его щиту и отлетело, не сумев пробить кованого железа. И снова, уже будто сам собою, вскинулся меч Неоптолема. В последнее мгновение он всё же разглядел лицо под выступом шлема, заметил пряди седых волос — но не успел понять. И только когда залитое кровью тело, содрогаясь, рухнуло ему под ноги, вспыхнула мысль: «Старик! Я убил старика!»

Но самое страшное произошло в следующее мгновение — когда умирающий уже мутными глазами посмотрел в лицо убийце, вгляделся и вдруг проговорил едва слышно, но ясно, с каким-то особым выражением, точно ему открылось что-то сокровенное, неведомое живым:

— Бедный мальчик! Ты не доживёшь до старости!..

Неоптолем не мог забыть ни этих слов, ни отчаянного холода, который он почувствовал, услыхав их.

И потом какое-то время всё было, как во мгле — зал, уже полный дыма, тело старика, женщина, которая с потрясающим спокойствием опустилась возле него на колени и, распустив по плечам густые, отливающие золотом волосы, начала его оплакивать.

Уже потом, на другой день, Неоптолем узнал, что это были царь и царица Трои.

Для Андромахи воспоминания о той ночи были ещё кошмарнее.

С того момента, как она увидела Гектора, пропавшего под обвалом каменных глыб, которые он сам на себя обрушил, её разум словно заволокло пеленой. Она потеряла сознание и не почувствовала, как Троил, помешавший ей кинуться из прохода назад, в зал титанов, чтобы умереть рядом с мужем, подхватил её на руки и понёс вместе с плачущим Астианаксом прочь из дворца. Она ничего не чувствовала и тогда, когда юноша упал под чьим-то ударом, и её схватили другие руки. Но когда стали вырывать ребёнка, она очнулась. Закричала, с силой ударила стоявшего над нею воина-ахейца и, вскочив на ноги, побежала.