Карл, видя гибель своего войска, велел в последний раз нести себя вперед, как знамя; но Брюс, командовавший русскою артиллериею и давно с одного холма наблюдавший в зрительную трубу за королевскою качалкою, велел направить на нее разом несколько пушек; качалка была подбита, драбанты полегли под нею, и несчастный Карл вывалился из своей последней колыбели на землю… Но он и не застонал от боли, хотя рана на ноге открылась, и из нее хлынула кровь.

– О, великий Бог! Швеция упала! – закричал Левенгаупт, все еще державшийся на левом крыле, и поскакал было к королю.

Но в это время богатырь Гинтерсфельт, соскочив с коня, словно ребенка поднял с земли своего побежденного, плавающего в крови бога и, снова сев на коня, поскакал в лагерь, прижав к груди бесчувственного героя, словно кормилица или мать свое детище.

– Дивись-дивись, дядьку! – закричал, увидав эту трогательную сцену, Голота, который вместе с казаком Задери Хвист гнал через поле шведских пленных. – Дивись бо, дядьку! От чудесия!

– Та що там таке? – лениво отвечал тот.

– Та он той, що с тобою боровсь, комусь цицьки дае!

И Голота искренно захохотал, не догадываясь, что это, точно ребенка у груди матери, спасают короля. Голота и погнался бы за этим «чудным» шведом, что другому «цицьки дае», да ему нельзя теперь отлучиться от пленных, а заряды все расстреляны, остался пустой мушкет да сабля, издали ничего не поделаешь… Голота свистнул только: «Ну-ну… от бисовы сыны!..»

От всего левого крыла шведской армии остались отдельные отряды и кучки пленных, которых, словно разогнанное оводами да слепнями стадо, гнали к Полтаве то малороссийские казаки и запорожцы, то московские рейтары. Правое крыло, увидав упавшего короля и не видя главнокомандующего, старого рубаки Реншильда, также дрогнуло и попятилось назад, несмотря на то что оставшиеся верными Мазепе запорожцы с кошевым во главе, носясь по полю словно хвостатые дьяволы, гикая и ругаясь, вырывали лучшие силы из рядов русской армии. Мазепа, Орлик и Гордиенко с самыми отчаянными головорезами-запорожцами прорубились было через все правое крыло русской армии, но, не видя ни короля, ни Реншильда, ни Пипера, ни Левенгаупта, поворотили к степи и скрылись в облаках дыма и пыли.

– Или, Или! Лама савахфани! – как-то застонал Мазепа евангельскими словами, с горя и стыда припав к гриве коня своею старою, обездоленною головою: ему казалось, что там, в красующейся зеленью Полтаве, на возвышении стоит Мотренька и ломает свои нежные ручки. – Боже мой! Боже мой! Вскую же ты оставил меня!

– Но еще не «свершишася», пане гетьмане! – мрачно сказал Орлик. – У нас за пазухою Крым и Турция.

Мазепа безнадежно махнул рукой… Что ему Крым, что ему Турция, что ему теперь вся вселенная.

* * *

Умолк гром пушек. Тихо на Полтавском поле: слышен только стон раненых и умирающих да говор людей, копающих громадную могилу, такую громадную, в которой можно было бы похоронить и погибшую, хотя незавидную славу Карла XII, и позор Нарвы, и тысячи жертв обоюдных увлечений и ошибок, похоронить и всю старую византийско-иконописную и татарско-суздальско-московскую Русь с ее невежеством и безобразием. Но напрасно думает царь, что он выкопает такую могилу: еще в недрах Русской земли не образовалась та залежь железной руды, из которой можно было бы добыть достаточно железа на выковку лопат для вырытия задуманной Петром могилы…

Но могила все-таки выкопана, не та, а полтавская, и в нее свалено все, что мешало торжеству виктории…

И началось торжество тут же, на кровавом поле. Из всех торжеств, до которых люди всегда такие охотники и которые всегда окупались реками слез и крови других, не принимавших в них участия, это полтавское торжество было одною из величайших исторических ошибок Петра – для того, чтобы сказать громкую для учебников русской истории фразу, для того, чтобы выпить кубок «за здоровье своих учителей» – шведов и получить на это глупый ответ Реншильда, «что хорошо же-де отблагодарили ученики своих учителей» (точно не для них сказаны были давно-давно великие слова: «Обнаживший нож от ножа погибнет»), – для одного этого торжества пожертвовали целым столетием труда и развития двух огромных государств… Петр, у которого закружилась голова от неожиданной виктории, торжествуя ее, забыл о железном варягe, который, не будучи никем преследуем, успел скрыться и тем положить начало новой великой Северной войне, продолжавшейся ровно сто лет и стоившей стольких жертв и таких потоков крови, что в ней могли бы потонуть не только все участники торжества, но и те, которые не участвовали в нем.