Минос. Вот потому героев мало.

Тезей. Помимо этого, я царь. Эгей давно для меня умер. Скоро у Афин объявится хозяин новый. С царя ты можешь спрашивать поболее, чем с Тезея. В себе я вдруг открыл опасную способность находить слова. Но еще хуже то, что мне понравилось сплетать их и смотреть, что дальше будет, и раскидывать далеко сети. Да нет, не увлечен я этим! Знаешь, я понял, почему срубить хочу я бычью голову. Меня тревожит его коварная природа.

Минос. И тебя…

Тезей. Он грозен даже там, внутри.

Минос. И много больше, чем снаружи, но по-другому — своею внутренней непостижимой силой. Я заточил его туда, ты видишь, но он стал еще сильнее. Да, пленник — это я, могу признаться. Хотя он дал себя пленить безропотно, смиренно. Тем утром понял я, что он вступил на путь пугающей свободы, а Кноссос сделался мне тесной клеткой.

Тезей. Ты должен был убить его, коль скоро скипетром не смог его смирить.

Минос. Мне было нелегко его упрятать навсегда. Но, видишь, выдумки искусные Дедала вдруг обернулись горем для меня, несчастного. Однако почему… ты так спокойно речь ведешь о его смерти?

Тезей. Ты скоро будешь рад, что это свершу я, не ты.

Минос. Да, смерть его предрешена, для этого ты здесь, и хватит говорить. Друг друга понимаем мы вполне. Но на моем жизненном счету побольше лет, печалей горьких и одиноких размышлений тут по ночам на каменных террасах, открытых звездам. Ты говоришь так просто — я убью…

Тезей. Ты сам бы мог все это сделать. А ты ему бросаешь мясо моих афинян, и за это ответишь мне в тот самый день, когда из рук сухих Эгея скипетр вывалится, упадет вот в эти мои руки смелого орла.

Минос. Ты полагаешь, он их пожирает? Порой мне чудится, что там, в темнице, он этих юношей в соратников, а юных дев в наложниц превращает, что ткет основу новой страшной расы для Крита моего.

Тезей. Тогда зачем берешь ты дань кровавую с Афин?

Минос. Сам знаешь, не лукавь, ты точно так же поступал бы. Эгей трепещет, если ветер вздымает волны, срок его неотвратим и близок. К тому ж таков обряд, порядок. Ужасом объятые Афины.

Тезей. За все заплатишь в свое время.

Минос. Да, но не потому, что ты того желаешь. Тебе придется делать то же и с тем же внутренним протестом, какой испытываю я, когда за жертвами к Афинам обращаюсь. И мой народ мне воздает хвалу за то, что монстра я держу в темнице. В Египте тоже не стихают разговоры о чуде тайном лабиринта. Ты представь, что умер он голодной смертью. Тотчас скажут: «Он был не так ужасен, ибо как только дани был лишен, то тут же смолк его мощнейший рев, летевший в полдень из его застенка победоносным трубным гласом». Не голове быка я отдаю афинян — здесь демон взаперти, которому нужна еда.

Тезей. Ты много слов наговорил. Но если бы их было меньше, вздор все равно остался б вздором. Демон! Я это чудище убью и тело мертвое по пыли через весь Кноссос протащу.

Минос. По сути, ты его убьешь за то, за что мне страшно с ним покончить. Меняется не суть, а средства, и ты когда-нибудь про то узнаешь.

Тезей. Мы не так схожи, как я думал.

Минос. Время преподнесет тебе иное.

Тезей. Ты станешь тенью. Месть Афин найдет путь к горлу твоему, кишащему клятвопреступными словами-муравьями. Значит, он нужен тут тебе живым? Его существование — опора твоей власти вне острова, вне Крита? Зови оркестр погребальный, пусть наготове будут все!

Минос. Мне дела нет до твоего злодейства.

Тезей. Нет есть. И потому меч опущу я с силою невероятной.

Минос. В тот же миг вот этот мой кинжал пронзит грудь Ариадны.

Тезей. Ариадна? Я позабыл о ней. Но почему ты не убьешь меня?

Минос. Тогда Афины тучей саранчи накинутся на Крит. Пусть бычья голова тебя убьет, тогда они смирятся с волею небес.

Тезей. Ариадна, да, здесь Ариадна. Но я должен прикончить Минотавра.