Герцог вернулся в Савойю, затем в Пьемонт, чтобы окончательно восстановить свое здоровье, и, как только смог держаться в седле, изъявил желание продолжить кампанию.

Принц Евгений, более хладнокровный в некоторых обстоятельствах, хотя нередко удивлявший своей необузданностью, на этот раз советовал ему отказаться от решающего удара. Герои судят друг о друге сами: принц оценил Катина и признал его гений. Виктор Амедей, человек необыкновенной личной храбрости, был скорее великим политиком, нежели великим полководцем. Он прекрасно проявлял себя на переговорах, но на поле боя не мог сравниться со своим прославленным кузеном в быстроте и твердости принимаемых им решений.

Противник, в отместку герцогу, сжег его виллу, носившую название «Охотничий двор», а также еще одну, принадлежавшую маркизу ди Сан Томмазо. Виктор Амедей видел, как все рушится вокруг него, и хотел с этим покончить. В конце кампании, приостановленной из-за его болезни, ему стало известно, что в его южных провинциях вспыхнуло восстание; предательство тогда стало повсеместным. Господин де Тессе, французский комендант Пинероло, подкупал предателей — куда уж дальше!

Увы! Какое страшное поражение потерпел герцог! Более сокрушительное, чем под Стаффардой! Катина получил за это маршальский жезл, и, как шутил принц Евгений, его удары посыпались на наши плечи. Принц больше не выдерживал и поговаривал о том, что покинет Италию. Он и в самом деле отправился в Вену просить хоть какую-нибудь помощь; ее в очередной раз предоставили, но не преминули заметить, что нас разбили, а жертвовать деньгами и людьми все же несколько трудновато.

По условиям договора укрепления Касале следовало разрушить до основания, а сам город возвратить герцогу Мантуанскому, которому он принадлежал до известного постыдного торга. Он один остался в выигрыше: так уж повелось, что в этом мире правосудие Божье часто благоволит к тем, кто этого вовсе не заслуживает; вот почему приходится рассчитывать на другой суд!

Слух о намерениях герцога Савойского достиг многих ушей; принц Евгений негодовал, ибо его ненависть к Людовику XIV ничто не могло успокоить. Он старался не показывать вида, однако установил постоянное наблюдение за всеми действиями герцога, чтобы приостановить их, если это будет возможно. Виктор Амедей заметил это и пришел в сильное негодование. Тем не менее он хотел принять полномочных представителей французов и окончательно договориться с ними; но о том, чтобы пустить их в Турин, не могло быть и речи, поэтому он замыслил паломничество к Мадонне Лоретской. Его кузен не одобрил и эту идею.

— Будьте осторожны, — сказал он герцогу, — я уже предупреждал вас, что слежу за вами пристальнее, чем Катина.

Принцу Евгению легко было так говорить. На нем не лежала ответственность за жизни людей, ему не приходилось спасать страну и подданных, и главное, у него не было детей и дома, которые нуждались в его поддержке, — интересы и самый искренний душевный порыв влекли его к императору.

Вот почему герцогу приходилось хитрить, чтобы достичь соглашения, подписать договор, чего мы так добивались, и тем самым дать возможность всей стране вздохнуть свободно.

Виктор Амедей уехал в Лорето под предлогом обета, данного им во время заболевания оспой. Он отправился туда один, правда в сопровождении довольно большого числа слуг, но без герцогини, без меня, без придворных — как настоящий паломник. Там его ожидали представители папы, венецианцев и французов; обсуждались статьи договора, но в такой тайне, что даже самые ловкие шпионы не могли узнать ничего определенного. Участники переговоров собирались по ночам в комнате одного старого священника, состоящего при Святой часовне; святой отец даже не догадывался, о чем шла речь в его жилище, полагая, что там творятся какие-то особые молитвы и обеты. Все говорили по-французски, и он ничего не понимал.

Еще в Турине герцога попытались обмануть, сообщив ему о смерти короля Вильгельма, — событии, обрекавшем Лигу на раскол и ставившем союзников в очень трудное положение.