— Но вы же понимаете, что поступок вашего повелителя — низость: разоружить союзника, усыпленного доверием к договорам!

— К каким? К тем, что заключены между вашим высочеством и моим повелителем, или тем, что вы сейчас подписываете с князем Аверсбергом, который прячется у госпожи графини ди Верруа вот уже более месяца?

Герцог был озадачен, услышав подобный ответ, однако он достаточно владел собой, чтобы ничем не выдать своего волнения даже перед проницательным взглядом посла; но его преследовала мысль, что Бабетта или Марион его предали, хотя Богу известно, что им даже в голову не могло прийти подобное.

— Я способен отомстить за себя, сударь, — возразил герцог. — Меня достаточно обливали грязью, но отчет о моей мести я буду отдавать только Господу Богу… Я сообщу вам о моих решениях.

— Я буду исполнять их, если сочту приемлемыми, ваша светлость. Я отдаю отчет о своих действиях королю, моему повелителю, и Европе, которая рассудит нас с вами.

— Посмеете ли вы утверждать, будто я не имею права арестовать вас?

— Посмею, ваша светлость, такого права у вас нет. У вас нет стольких причин, чтобы распоряжаться моей особой, сколько их есть у моего короля, чтобы разоружить ваши войска. Неужели ваша светлость может предположить, что его величество, раз вы находитесь у него на содержании, не властен повелевать вами, вашими солдатами и даже вашим государством?

— Уходите, сударь, уходите! — вне себя вскричал герцог. — Убирайтесь! Или я забуду о том, кто вы такой, и не знаю…

— Мне кажется, что уже много часов ваше высочество не помнит, кто он есть на самом деле, — хладнокровно возразил Фелиппо, кланяясь и намереваясь уйти. — Однако можно напомнить ему об этом.

Герцогу пришлось сделать невероятное усилие, чтобы сдержаться, не вспылить, иначе вся вина пала бы на него.

На следующее утро он получил депешу от Людовика XIV, составленную и следующих выражениях:

«Сударь, поскольку вера, честь и Ваша собственная подпись совершенно ничего не гарантируют в наших отношениях, я посылаю своего кузена герцога Вандомкого объяснить Вам мои намерения; он даст Вам двадцать четыре часа на то, чтобы Вы приняли решение».

Двадцать четыре часа передышки были настоящей насмешкой; герцог немедленно ответил:

«Государь, угрозы меня отнюдь не пугают; я приму те меры, которые сочту наиболее приемлемыми для себя, не забыв того недостойного способа, каким обошлись с моими войсками; я лишь почитаю за лучшее объясниться и не желаю слышать ни о каком предложении».

Тем не менее герцогу предложили принять в Турине французский гарнизон и разместить французских солдат в крепостях Пьемонта; он даже не стал отвечать, но за несколько недель во всей стране организовал великолепную оборону.

Во второй раз я стала свидетельницей воодушевления народа, который защищает свою свободу под командованием монарха, обладающего выдающимися способностями. Просто невероятно, сколько всего удалось сделать: были восстановлены крепости; словно по волшебству возникла армия; всеми теми деньгами, которые дворянство и буржуазия передали в руки принца, он сумел великолепно распорядиться.

Солдаты, разоруженные Францией и рассредоточенные по разным полкам, дезертировали и вернулись под свои знамена. Принц ликовал.

— Мой народ любит меня, — говорил он мне. — Вы видите это, и я уверен, что меня одобрит Европа, возмущенная отсутствием честности и столь недостойным предательством… Я сумею оказать сопротивление, но император заставит меня дорого заплатить за свою поддержку. Ах, почему я не владею достаточно крупным государством, чтобы обходиться без помощи других?!

Тем временем был составлен заговор, имевший целью арестовать принца и выслать его но Францию; в нескольких строчках мне сообщил об этом один друг, чье имя я не назову (он рисковал своей головой, оказывая мне эту услугу, и я всегда это помню).