– Ну так ведь… – начал было француз и осекся, понимая, что может сейчас наговорить лишнего. Еще раз вздохнув, он подошел к Митьке. – Вы меня уведомите, когда мне назначат?

– Разумеется, даже не сомневайтесь, – и Митька снова быстро взглянул в мою сторону.

Когда француз убрался, я потянулся и спросил.

– Это кто?

– Да какой-то виконт де Пуирье. Говорит, что у него послание от короля Людовика к тебе, государь Петр Алексеевич. Мы его проверили, и письмо вскрыли, не читали, правда, никакой ловушки, обычное письмо, поэтому-то он сюда каждый день повадился бегать. Не сомневайся, когда решишь принять, еще раз все перепроверится.

– Я и не сомневаюсь. Давай на завтра его поставь в расписание. И Демидова позови, хватит уже без дела сидеть, так и с ума сойти можно, – я встал и вместо того, чтобы пойти в кабинет, решительно направился к выходу из приемной, чтобы пойти в свою спальню и попытаться уже уснуть. В дверях я столкнулся с поручиком Безгиновым, который ежедневно приносил мне сведения из монастыря. Уж не знаю, как они передаются, но предполагаю, что кто-то из медикусов делает доклад, который записывается дежурным офицером оцепления и потом уже передается мне.

Развернув лист, я пробежал по нему глазами. После чего молча подошел к Митькиному столу, схватил стоящую на нем фарфоровую вазу и запустил ее в стену. После чего, тяжело дыша посмотрел на своего секретаря.

– Встречи не отменяются, – процедил я сквозь зубы. – Но сегодня меня не беспокоить никому.

И я стремительно вышел, сжимая кулаки.

* * *

Дмитрий Кузин – доверенный секретарь государя императора Российской империи Петра Алексеевича развернул брошенную государем на стол бумагу-донесение и углубился в чтение. Прочитав ее, покачал головой.

– Господи, не погуби душу безгрешную, – прошептал он и перекрестился, потому что в бумаге было сказано, что ее высочество Филиппа-Елизавета слегла днем с лихорадкой. Возле нее сейчас Лерхе, но никто не может гарантировать, что все обойдется.

Глава 3

Иоганн Лерхе, которого здесь в России называли Иван Яковлевич, довольно необычно, но к этому вполне можно привыкнуть, вышел из кельи сестры Марии, которая вот уже второй день как впала в забытье, и решительно направился к выходу, чтобы глотнуть свежего холодного воздуха, приправленного крепким табаком, потому что в тесной душной келье, пропитанной тяжелым запахом болезни и приближающейся смерти, у него закружилась голова, а во рту появился неприятный горьковатый привкус. Он никак не мог справиться с проклятой болезнью, которая уносила одну жизнь за другой, и ей было наплевать на то, что происходит это в монастыре, фактически на святой земле. От этой болезни не было лекарства, или оно было еще не открыто, как не было лекарства от чумы. Он читал труды Фракасторо и Левенгука, которые утверждали, что болезни – есть суть жизни мельчайших организмов, не видимых глазом, и Левенгук даже продемонстрировал, с помощью своего увеличительного прибора, как их много в обычной капле воды, и хоть труды этих мужей выставили на посмешище, Лерхе глубоко внутри был с ними согласен – болезни вызывают мельчайшие живые существа. Еще бы узнать, как эти существа побеждать.

Единственное, с чем он пока справлялся – это не давал черной смерти вырваться за пределы монастырских стен, да еще записи вел, наблюдая за течением болезни, за тем, как она распространяется, и что помогает не заразиться… Вот последних наблюдений ощущалась явная нехватка, потому что, согласно его наблюдениям, не заразился лишь он, да еще один медик, Николай Шверц, прибывший в Россию в то же время, что и он сам из Пруссии, хоть и заболел, но перенес болезнь как обычную простуду, а страшные пустулы сошли у него на пятый день, не оставив следов.