– Ур-ра-а-а!!!

Конница стремительно преодолела заснеженное поле, ударила. Передовые ряды, стремительно редея, увязли во вражеском строю, но совсем ненадолго. Часть латников воины опрокинули и затоптали, часть просто раскидали в стороны, прятавшихся в тылу аркебузиров безжалостно изрубили. Щерба Котошикин в этом не участвовал – он давился в задних рядах, которым после долгого разгона внезапно оказалось некуда наступать.

Однако, смяв правое шведское крыло, конница вырвалась на простор, снова начала свой разгон, заходя в спину главным шведским силам. Это понял и воевода Густав Банер, бросив навстречу русским всю свою пятитысячную конницу. Кованая рать и разогнаться толком не успела, когда лоб в лоб с нею столкнулась вражья сила и, остановив наступление, принялась яростно рубиться. И опять – в паре десятков саженей от боярского сына Котошикина шла жестокая сеча, а сам он лишь давился в задних рядах, наблюдая за происходящим со стороны.

Битва продлилась не более получаса – трубы заиграли отступление, боярская конница отвернула назад, быстро ушла в проходы между щитами оказавшегося совсем рядом гуляй-города, а излишне увлекшегося преследованием врага стрельцы отогнали выстрелами. Оставив на снегу несколько сотен убитых, ускакали к лесу и кирасиры, открывая взгляду русских новые ряды свежих шведских полков, занявших место уничтоженных.

Казалось бы – ничего не изменилось, почти две тысячи воинов сложили головы зря, продвинувшись вперед всего на две-три сотни саженей. Но Щерба с высоты своего седла заметил в стене леса за шведами широкий просвет, выдававший дорогу, выходящую на луговину аккурат в этом месте. Это значило, что, если русским полкам удастся туда пробиться, они отрежут всей шведской рати путь к отступлению и прижмут ее к болотине на северном краю поля. Там схизматикам останется только погибнуть. Или – сдаться.

Три сотни саженей до дороги русские полки уже прошли. Оставалось еще два-три рывка, и они загонят чужаков в смертельный капкан.

– Слушайте меня, други! – Князь Федор Мстиславский гарцевал на черном тонконогом туркестанском жеребце совсем рядом, сверкая начищенными пластинами узорчатого бахтерца, в островерхом шлеме с поднятой личиной. – От нас ныне успех битвы сей зависит, от нас токмо и ни от кого более! Не посрамим имени русского, не посрамим веры православной! Изгоним схизматиков поганых с земли отчей! За мной, други! До конца исполним клятву свою, что государю Федору Иоанновичу принесли!

Князь поворотил коня и первым проехал в просвет между щитами. Следом устремились остальные всадники, собираясь на глазах врага для новой атаки. Шведы выжидали, выставив вперед аркебузиров, положивших на сошки свои тяжелые стволы.

В этот раз Щерба оказался в третьем ряду, да и сотни ныне стояли куда свободнее, нежели перед первой атакой. Князь оглянулся на бояр, вскинул над головой саблю. Трубачи заиграли атаку, и тяжелая конница начала разгоняться, готовая снести все и вся на своем пути. Аркебузиры, уперев приклады в нагрудники и кирасы, терпеливо выжидали и дали свой залп лишь тогда, когда разогнавшаяся в галоп конница уже промчалась половину своего пути. Воздух наполнился зловещим воем, тут и там убитые лошади закувыркались через головы, теряя всадников. Боярские дети вылетали из седел, раненые и убитые, князь Мстиславский, уронив саблю, согнулся набок, опасно кренясь с хрипящего жеребца – и боярский сын Котошикин внезапно понял, что остался один. Плотный свинцовый ураган выкосил всех. Всех, кто двигался впереди, шел справа или слева, кто дышал в самую спину. И теперь, опустив рогатину и глотая встречный морозный воздух, вперед мчался лишь он, и только он.

– А-а-а-а!!! – заорал от ужаса Щерба, пригибаясь к гриве и еще сильнее понукая скакуна.