Если же брать, то по всему выходило, что показаться ей надо непременно заранее, чтоб не прилюдно. Заранее же — означало увидеться с нею именно сегодня вечером, и визит этот, в отличие от боярской Думы, отложить хоть на день уже не получится. К тому же все осложнялось тем, что предстояло не только увидеться, но и, как бы деликатнее сказать, осязать ее.

С одной стороны, это было даже хорошо, потому что ночью, при тусклом свете свечей, которые тоже можно погасить, что-либо разглядеть в своем супруге царица навряд ли сможет. С другой…

Уж больно много возникало тут вопросов, на которые не то что не сыскать ответа, но и сам поиск вести попросту глупо, ибо бессмысленно, потому что ведали о них лишь двое — сам «ранешний» царь и Анастасия Романовна. В самом деле — кто может сказать, как там они целовались-миловались, какие он ей сладкие слова говорил, как ласкал да оглаживал, не говоря уж о вовсе скоромном.

Потому и было у Ивашки тревожно на душе…

Глава 11

От Анастасии Романовны до Настеньки

— Если что, так я с людишками поблизости буду, — предупредил сразу после вечерней службы князь Палецкий, хмуро поглядывая на осунувшееся лицо царя.

— Я постараюсь, чтоб ни ты, ни твои люди мне не понадобились, — кисло скривившись — на улыбку сил не хватало — пообещал Иоанн, вновь понемногу становящийся Подменышем.

— И я на это надеюсь, государь, — кивнул Дмитрий Федорович. — Вон ты ныне как в Думе лихо всех отчихвостил. Бояре-то выходили красные как раки. Такую баньку им учинил — любо-дорого. Изрядно веничком прошелся по телесам.

— А может, мне у отца Сильвестра благословения попросить, — задумчиво спросил Подменыш.

— Ты еще исповедуйся перед ним, — иронично хмыкнул Палецкий. — Он, конечно, человек-то славный, но представляешь, что тебе на это скажет? — заметил князь и пробасил, подражая голосу протопопа: — Без божьего благословения?! Ввести в обман юную отроковицу?! Так это ж блудодейство непотребное! Опомнись, государь! Опомнись и пока-а-айся, — дурашливо затянул он.

— Тогда я пойду? — неуверенно сказал Подменыш.

— Иди, государь, — строго произнес Палецкий. — Как раз стемнело уже, а ночи ныне короткие. Это только у людей в ней девять часов считать принято, а рассвет — он гораздо ранее приходит. Не успеешь оглянуться, как утро, — и присоветовал: — Про Думу почаще вспоминай. Ты ее тоже боялся, а как славно вышло-то! По всему выходит — твой день ныне, так что должно повезти.

— День-то мой, — все так же неуверенно кивнул Подменыш. — Вот только ночь чья? — и обреченно вздохнул.

Еще месяц назад ему казалось все просто, особенно после того, как к нему в уединенную каморку, расположенную в укромной подклети терема князя Палецкого, зачастили бегать по ночам три удалые разбитные девки — Ульяния, Палашка и Степанида.

Первой — ласковой и ведущей себя покровительственно, можно сказать, чуть ли не по-матерински — он достался еще девственником, и та, снисходительно, но не обидчиво улыбаясь, принялась обучать стыдливо краснеющего юнца вначале азам постельной утехи, а уж на третью или четвертую ночь — всевозможным вывертам и ухищрениям.

Правда, она и сама знала их не больно-то много, что Третьяк выяснил после того, как к нему заглянула Палашка. Эта была ненасытной и, обнажая в хищной улыбке мелкие и острые зубы, выжимала из него соки до самого рассвета, а то и дольше. Девка вытворяла такое, что Третьяк одно время даже усомнился — да христианка ли она или ведьма.